– По бабам, – спокойно повторил старлей.
– Зачем? – опять я влез с вопросом, зная, что у Крылова миниатюрная, симпатичная, любящая его жена. – У вас же жена есть, и весьма симпатичная.
– Да она у меня лучше всех! – твердо сказал взводный. – Но как я это смогу знать, если не буду постоянно иметь подтверждение? А как еще подтверждать, если не через сравнение?
И он ушел от казармы. Я повернулся к Сашке, сержанту из роты, где мы служили.
– Сань, это правильно?
– А я знаю? – пожал он. – Мне-то какое дело. Меня никто не ждет.
– Но его же жена из Афгана дождалась…
– Главное, что тебя твоя ждет, а за чужих пусть чужая голова болит. Пошли, сейчас поверка начнется.
Ждет ли меня кто-то, я уже не был уверен. Я, веря обещаниям
Катерины, данным мне в постели, отгонял от себя дурные мысли и надеялся, что она продолжает ждать, но переставшие приходить письма свидетельствовали об обратном. С этими мыслями я поднялся на этаж, где строилась рота.
Ежедневная поверка проводилась перед отбоем. Личный состав роты выстраивался вдоль всего расположения в две шеренги, и старшина роты или исполняющий обязанности старшины зачитывал поименный список личного состава, на который каждый, чье имя называли, должен был громко и внятно ответить "Я!" Если военнослужащий отсутствовал, то замкомвзвода или командир отделения называл место отсутствия.
– Иванов.
– Я!
– Кузымов.
– В санчасти.
– Хаченков.
– Я!
– Заместитель командира второго взвода, гвардии старший сержант
Басюк…
В этот момент взвод, заранее выдрессированный "дедушкой советской армии" Басюком, громко выкрикивал:
– Двенадцать!!
И заходился громким смехом. Молодых было много, но Басюк все равно выделил конкретного солдата, который каждое утро отрезал от портняжного метра сантиметр, а взвод вечером называл оставшееся до приказа о демобилизации количество дней.
– Хватит ржать, кони! – рычал через усмешку старшина. – Смирно!
Смотрим на стенку. Хари на стене напротив своих рож видим?! Вот, чтобы смотрели на эти хари влюбленным взглядом. Подбородочек тянем и смотрим.
На стене видели в рамках портреты глав партии и правительства.
– Повторяю: заместитель командира второго взвода, гвардии старший сержант Басюк.
– Я!
Во время поверки сержанты ходили между строем, пинали "потерявших нюх" солдат, равняли ряды кулаком на вытянутой руке, хлопали по карманам, проверяя, что в них нет хлеба или писем недельной давности. Причины почему нельзя хранить письма не говорились, но разрешалось носить с собой не больше одного, последнего письма из дома.
– Рота!! – командовал старшина. – Равняйсь, смирно!! Вольно.
Командирам отделений, замкомвзводам проверить наличие мусора в карманах. Завтра баня, чтобы все лишнее было на помойке.
– Смотри, как это делается, – позвал меня замкомвзвода Швыдко, здоровенный хохол из-под Минска. Именно в его взводе я значился, а теперь реально должен был исполнять обязанности командира третьего отделения. – Взвод!!
Взвод замер в ожидании следующей команды.
– Всем поставить перед собой табуретки, время пошло.
Тридцать человек сорвались с места, выполняя приказ. Еще несколько секунд, и грохот ставящихся табуреток заставил старшину обернуться.
– Швыдко, будет грязная "взлетка" – уберешь лично.
– Не беспокойтесь, товарищ прапорщик, все будет чистэнько. Взвод, положить пилотки, и все из карманов вывалить туда же. Я хочу наблюдать через минуту пустые карманы.
Нехотя солдаты вытаскивали блокноты, письма, значки, бумажники, военные и комсомольские билеты. Чем только не набиваются внутренние и внешние карманы солдаткой гимнастерки?..
– Это шо у тебя? А? Шо это у тебя, урод? – рука старшего сержанта указывала на черствый кусок черного хлеба.