Его козырем оказалось не только то, что он сам был москвичом и служил всего в трехстах километрах от дома, но и то, что его мать работала в магазине с поставками продуктов, не предназначенными для широкого круга потребителей. Посылки начали приходить с регулярной периодичностью, и радовали не только наличием сгущенки или банкой кофе, но и шпротами, высококачественной тушенкой и даже красной икрой. За посылками ходили втроем, сопровождая солдата, чтобы не было попыток обобрать со стороны "спецов", которых мы уже знали и которые знали нас. Наши сержантские лычки делали свое дело, и Олега никто не трогал. Время от времени, как самый младший по званию, возрасту и сроку службы, Олег посылался в "чепок" для покупки лимонада. Чтобы ускорить процесс стояния в очереди, я выдавал ему свою форму, что приводило "духа" в полный восторг. Каждый раз, когда солдат его призыва пытался оттолкнуть нагло лезущего к прилавку писаря, Доцейко тыкал ему в нос погон, украшенный двумя желтыми полосками, отчего молодой воин сразу предпочитал ретироваться.
Виталий был родом из Тулы, и посылки с тульскими пряниками мы ждали не меньше, чем присылаемые моей мамой яблоки и апельсины бережно завернутые в газетные листы. Каждый раз, когда приходила посылка Сенеде, он начинал в ней рыться, ища кусок сала.
– Виталь, ты мне анекдот про хохла напоминаешь, – смеялся я над ним.
– Какой?
– Пишет хохол из армии отцу домой: "Папа, я так соскучился по нашему саду. По яблокам в саду. Хотя бы запах их почувствовать.
Пришли мне, пожалуйста, несколько яблочек. А если место будет, то положи туда еще кусочек сала. А если сало не влезет, то выкинь нехрен эти яблоки".
– Чего ржете? – смотрел на шмоток сала, улыбаясь, спокойный
Сенеда. – Хлеб вы обеспечиваете. А тебе сало нельзя, – посмотрел он, прищурившись, на меня. – Евреи сало не едят. Грех.
– А я не совсем еврей, – начал я выкручиваться. – Я не обрезанный. Значит, можно.
– Зато я обрезанный, – заржал Виталик.
– Ты? Ты же украинец…
– Когда маленьким был, нагноение было – фембиоз. Слышал о таком?
Ну, а врач-хирург – еврей, говорит маме: "Чего тут лечить, обрежем и будет здоров, даже лучше будет. Я на восьмой день от рождения обрезанный, и все в порядке. И даже лучше". Вот меня и "чикнули".
– Да, мужики: обрезанный хохол и необрезанный еврей… Такое только в армии можно встретить, – оторвался от журнала Доцейко.
– Хватит трендеть, хлеб несите. Сала очень хочется.
Хлеба мы в тот раз не нашли. Но отказать себе в удовольствии навернуть кусок нашпигованного чесноком сальца мы не могли.
– А что у нас есть вместо хлеба? Доцейко, ты почему не позаботился о старших товарищах? Где хлеб, зараза?
Олег понимая, что при любом раскладе он, как самый младший, окажется виноват, продолжал мямлить о новом хлеборезе, которому надо голову оторвать, о несговорчивом дежурном по кухне и страшном прапорщике, который вечно не вовремя появляется.
– Виталь, оставь его. У нас из хлебного только пряники. Пряники – есть можно? Можно, сало есть можно? Можно. Доцейко, тащи нож.
В час ночи, нарезав сало тонкими ломтиками, мы уплетали его, используя вместо хлеба тульские, сладкие пряники, и запевали горячим обжигающим растворимым кофе. Голь на выдумку хитра, а уж армейская смекалка всегда могла выучить профессиональных писарей.
Февраль украинцы не зря называют "лютый". Мороз достигал тридцати двух градусов, и трубы отопления полопались. А, может быть, и не полопались, а просто котельная топилась "через пень колоду", и нормальный уровень отопления для жизни в казарме сошел на нет.
Солдаты спали, не раздеваясь, в ушанках, укрывшись шинелями поверх одеял. Температура в расположении не поднималась выше восьми градусов. Теплую "сушилку" – комнату, где обогрев шел за счет электронагрева воды в трубах, оккупировали замкомвзвода – старослужащие сержанты, спавшие на бушлатах, брошенных прямо на пол.