– Самая сильная армия в мире, огромный потенциал, ядерное оружие, атомоходы, истребители, космическое вооружение, а на ватман денег не хватает. В армии воруют сотнями, тысячами, даже, наверное, сотнями тысяч, не обращая внимания ни на что и ничего не боясь. Строят виллы, дачи, покупают машины себе и женам. Продают направо и налево все, что могут украсть, прикрывая друг друга, а радуются, как дети, пяти листам бумаги за 50 копеек.
Странные люди".
К странным людям относился, конечно, и майор Костин, который, вернувшись через полчаса, позвал меня в штаб батальона, как будто собирался вручить как минимум медаль за спасение части.
– Значит так. Мы подумали, и я решил: мне печатник нужен.
Родионов сказал, что ты ас.
– Да какой из меня ас…
– Не прибедняйся, Егоркин уже в курсе. Постановка задачи: вот тебе листы – к утру нужно три экземпляра. Машинку тебе Роман даст.
Выполнить точно и в срок.
И потекли дни один за другим. Я стал настоящей канцелярской крысой. Или, вернее, дятлом, который все время стучит по клавишам.
Оформлен я был командиром третьего отделения непонятного мне взвода третьей ротой. Мне было обозначено место у стены, как положено командиру отделения, где я спал (часто днем). Материала, который надо было перепечатывать, было много. В армии все приказы требуются к выполнению к утру, к вечеру и к понедельнику исключительно в перечисленной последовательности. В наряды меня ставили только в крайних случаях, и всегда дежурным по штабу полка, понимая, что
Егоркин не будет сажать на гауптвахту того, кто ему самому может понадобиться в любую минуту. Сенеда и Родионов учили меня, как правильно писать и рисовать карты. Костин, поняв, что я имею право подписи на получение секретных материалов, повел меня в секретную часть, где торжественно сказал секретчику:
– Этот парень будет за меня получать документы.
– Не положено, – спокойно ответил сержант.
– У него есть допуск, я проверил.
– Расписываться имеет право только начштаба и комбат, – парировал секретчик.
– Или лицо уполномоченное. Он будет расписываться моей подписью, под мою ответственность, – поставил точку майор, и с этого дня я получал под собственную закорючку карты, которые мы дружно клеили, обрезали, красили и наносили требуемые высоким начальством планы будущих тактических учений с обязательной строчкой в верхнем углу
"Совершенно секретно. Экземпляр единст."
– Нечего тебе прохлаждаться. Скоро растолстеешь, – указал мне майор Костин, увидев меня с расстегнутыми пуговицами и без ремня в канцелярии штаба батальона. – Твои товарищи службу "тащат", а ты тут прохлаждаешься. На полевом выходе был? Не был! Будем наверстывать. У нас конец декабря, командирские полевые сборы, вот ты со мной и поедешь.
– А чего я делать там буду? – пожал я плечами.
– А что скажут, то и будешь делать. Назначаю тебя своим оруженосцем. А главное оружие начштаба что? Карандаш и фломастер – вот наше оружие, – хохотнул майор и вышел из помещения.
Не знаю, кто придумал, что надо устраивать сборы 28 декабря, но военные любят создавать сами себе трудности, чтобы потом стойко их преодолевать. В этот день я, получив сухой паек, бушлат и валенки, взяв в руки какие-то бумаги, карандаши и замерзающие вне казармы фломастеры, забрался на заднее сидение БТРа. Костин гордо восседал на командирском кресле и смотрел в окна бронетранспортера. БТР катился по заснеженному асфальту в неизвестном мне направлении.
Сначала я пытался выглядывать в бойницы, но это занятие мне очень быстро надоело, и я задремал на мягком сиденье машины.