– Два дня "без поля", – приказала фельдшер.
– А как я скажу в роте, – удивился я, уверенный, что мне просто не поверят, решив, что я увиливаю.
– Ты что, русский язык не понимаешь, – подняла брови грозная фельдшер. – Я же сказала, ты должен передать. Все. Следующий.
Надеть сапоги на обмотанные ноги не представлялось возможным, но кто-то успел меня предупредить, что идти стоит с армейскими тапочками, в которые я и облачился.
Вид был еще тот. Мои ноги в бинтах напоминали обмотки начала
Великой Отечественной Войны, которыми пользовались солдаты, и я усмехался, что, если завтра в бой, то выглядеть я буду, почти как мой дед в сорок первом.
– Что, артиллерия, уже косишь? – спросил меня Корейко, когда мы вернулись в роту.
– Никак нет, – испугался я того, что меня обвинят в попытке отлынуть от службы. – Ноги стер.
– Вижу, вижу, что стер, – ухмыльнулся сержант. – До утра пройдет?
Нам "в поле" идти.
– Фельдшер сказала, что быть в роте минимум два дня, – уверенно ответил я.
– Черт с тобой, – огрызнулся сержант. – Дежурный, получаешь на завтра добавку к наряду, – указал он на меня пальцем.
– К какому наряду? – ответил другой сержант. – У него ноги в сапоги не влезут. Я его "на тумбочку" поставить не могу.
– Ну, дашь ему "машку", – подсказал Корейко.
– Машку-наташку. Завтра и разберемся, – отмахнулся дежурный.
Когда мы возвращались с ужина, то многие остановились в курилке, чтобы, во-первых, перекурить, во-вторых, не получить дополнительное задание от сержантов, как ничего не делающие, руководствуясь известным армейским афоризмом: "Кто курит – у того перекур, а кто не курит – тот работает". Курилка, площадка с четырьмя лавками, очень похожая на подобную около артиллерийской казармы была переполнена.
– Да ты "Авроры" не видел, – услышал я голос у себя над головой.
– А Эрмитаж? Да ваша Москва со своим Мавзолеем и лежащим там телом близко не стояла.
Вечный спор между москвичами и ленинградцами, чей город лучше, не утихал и здесь.
– Вы все "поребрики", – тут же отмахнулся другой голос.
– Кто "поребрик"? – погрознел голос.- Ты кому сказал, дух?
Я встал, рядом со мной стоял молодой, как я, солдат и старший сержант, грудь которого была украшена значками "Гвардия", "Отличник боевой и политической подготовки", "Специалист" с цифрой 2 и
"Воин-спортсмен".
– Товарищ старший сержант, а Вы из Питера? – спросил я.
– Ага, ты что, "зема", что ли? – тут же забыл про москвича гвардеец.
– Да, с Дзержинского района, а раньше жил в Выборгском.
– Врешь! Я сам с Выборгского. Моего призыва тут 5 питерских было, да всех отослали. Ты на какой улице жил?
– На Дрезденской.
– Битник-штрассе?!
Так нашу улицу прозвали, когда представители Дрездена приехали сажать вместе с учениками нашей школы маленький парк дружбы городов-побратимов. Я принимал активное участие и очень гордился, что посадил на одно, а три дерева, чем сразу выполнил одно из мужских заданий: посадить дерево, построить дом и вырастить сына.
Деревья уже росли и зеленели каждое утро. В честь мероприятия была укреплена мемориальная доска. И во время митинга, когда переводчик барабанил что-то по-немецки, переводя смысл сказанного председателем районного исполкома, кто-то из старшеклассников назвал улицу
Битник-штрассе, что сразу укрепилось среди школьников.
– Она самая. Я в 97-й учился, – тут же дал я еще один параметр – номер школы, которая стояла на улице.
– А я из 92-й. У меня в 97-й близкий друг учился. Серега, – протянул он мне руку.
Через минуту оказалось, что у нас не только масса общих знакомых, но и мы сами неоднократно встречались. Среди общих друзей оказался близкий знакомый сержанта, который жил в соседнем со мной доме. Это было очень приятно.