– Запутался?
– Новенький это, – Корейко, вышедший из ванной комнаты, встал, широко расставив ноги. Его голый, загорелый торс демонстрировал мышцы, которые он перекатывал натренированными движениями. – Вместо того писаря прислали.
– Ну, так не зависай, воин, бегом спать. Отбооооооооооой!! – закричал дежурный.
– А мне, это, в туалет надо, – не понимая, чего он на меня орет, выдавил я из себя.
– Ну, так бегом, тут тебе не артиллерия. Все команды выполняются бегом, курсант!! – не останавливался сержант.
Стоящий рядом Корейко смотрел поверх моей головы и смеялся, опираясь на плечо какого-то парня, одетого в парадный китель поверх голого тела, трусы и тапочки. На кителе висели не уставные значки и аксельбанты.
– Чего орешь, Смирнов? – спросил вышедший из каптерки солдат. Его новенькие погоны были девственно чисты. Он выглядел очень взрослым и говорил слишком уверенно. – Заткнись, голова трещит.
– Ладно, ладно, – тут же снизил обороты Смирнов. – А ты, – сказал он мне, – давай быстро.
Уговаривать меня дважды не требовалось. Быстро помывшись и почистив зубы, я выходил из комнаты, когда меня кто-то толкнул в спину. Было сложно удержаться на скользком, мокром полу, и я ухватился за косяк двери. Повернувшись, я увидел перед собой шесть физиономий с характерными раскосыми глазами представителей Средней
Азии.
– Чего уставился, артиллерия? – спросил один из них. – Отбой тебя не касается?
Отвечать было нечего, и я пошел к койке, которую мне показал старший сержант Корейко.
– Рота, отбой! – раздалась команда дежурного по роте, и основной свет, горевший до сих пор в казарме, погас. В темноте солдаты ворочались в своих койках, двигали табуретки, укладывая на них свою форму, тихо переговаривались.
Я уткнулся в подушку, натянув под самое горло одеяло. Еще долго я лежал и вспоминал весь день. Хорошее и плохое, доброе и неприятное, старых друзей и новые ощущения. Мне было грустно и обидно. Я подумал о маме, о том, как она едет вместе с отцом в поезде и что мне еще долго не придется ее увидеть. Мне стало себя очень жалко, и я заплакал. Тихо и беззвучно, уткнувшись носом в подушку и зажав ее же зубами, чтобы не вышло ни единого звука. Мне хотелось выть, вырваться на волю, убежать домой. Но я ничего не мог поделать в своей бессильной злобе. В эту ночь я понял, что с сегодняшнего дня я действительно в армии. Не на школьных сборах игры "Орленок", которые должны прекратиться максимум через три дня, а в армии. То, что еще недавно казалось мне забавой, романтикой теперь превращалось в серьезную тяжелую жизнь, и это на два полных года. Я в полной мере осознал, что рядом нет ни мамы, ни папы, что некому меня пожалеть или просто погладить по голове. И головой, и всем своим нутром я понял, что теперь я не Ханин Александр, а курсант первой, командирской роты мотострелкового полка, и это не сон.
Пехота
Служба в мотострелковом полку кардинально отличалась от службы в артиллерийском.
В пехоте много бегали. Бегали утром на зарядке, бегали на "гору", бегали от столовой до парка и от парка до казармы. Бегали на полосе препятствий и между участками для обучения стрельбы. Одной беготней командиры не ограничивались, заставляя также прыгать, лазать, ползать и маршировать. А помимо телодвижений на спортплощадке и плаца, мы еще и таскали. Мы как верблюды навьючивали на себя не только автомат и противогаз, но и все учебно-методологические материалы, которые занимали все части тела, способные нести вес.
Обязательными в марш-бросках были ящики из-под боеприпасов, напичканные пособиями, тренировочные снаряды, гранаты, стенды и плакаты, пулеметные ленты и патроны к ним, муляжи боеприпасов и гранат.