– Товарищ лейтенант, ключ дайте.
– Нельзя. Вскрывать можно только в случае нападения на караульное помещение. Устава не знаете?
– А как его вынести?
– Руками. Все вместе, дружно, навались.
Навалиться на сейф было сложно. Огромный тяжелый железный ящик был больше полутора метров высотой и всего шестьдесят-семьдесят сантиметров в ширину. Количество больше шести человек могли уже танцевать "каравай, каравай" вокруг сейфа.
– Дружно, дружно, напрягись! – подбадривал начкар, заглядывая через головы солдат.
Мы толкали сейф и смогли сдвинуть его сантиметров на пятнадцать.
– Мы уже давно сгорели, товарищ лейтенант, – радостно сказал
Прохоров.
– Что ты сказал?
– Я имел в виду, что ужин привезли.
– Тогда… поставить сейф на место.
Сейф встал на место намного быстрее.
– Не думайте, что я забыл. Я еще вам припомню этот хабарик.
– Хоронить не будем? – спросил я.
– Как это "хоронить"?
– В учебке кладется окурок на плащ-палатку, и взвод или рота бежит марш-бросок на десять-пятнадцать километром. Выкапывается яма размером два на два, и так хоронится окурок, как враг здоровья и чистоты. А потом личный состав возвращается обратно. Салюткин свой взвод так гонял.
– Салюткин?
– Был у нас такой взводный. Вы же с ним, вроде, из одного училища и одного выпуска… Разве не знаете, товарищ лейтенант?
– Иди, проконтролируй, чтобы мне порцию не забыли дать, – оборвал меня Гераничев.
– Есть.
– Ты ему идеи не подавай, зёма, – сказал мне Прохоров, раскладывая еду в миски. – А то у него все рационализаторские мысли сразу воплощаются в извращенном виде.
Дальнейший караул прошел спокойно. Окончив, мы сдали наряд и вернулись в казарму. Утром, по плану, нас опять ждало обеспечение учебного процесса.
За нами Москва!
Дни потекли за днями, ночи за ночами, наряды за нарядами, караулы за караулами. Мамаев и Хандыбаев уже украли положенное количество простыней и наволочек и вместе с другими дембелями уехали из части.
Среди уволившихся в запас был Чеманов – солдат, который из-за прохождения его бравой службы в кочегарке был чернее ночи. Кочегарка была для него спасением, так как делать он ничего не умел, но и физической силой не обладал. Один единственный плюс, который оказался для всех других минусом, заключался в том, что Чеманов имел высшее техническое образование, благодаря чему его срок службы уже подошел к концу. Если ВУЗ не имел военной кафедры, и выпускника армия призывала на срочную службу (конечно, не по специальности), то обладатель диплома служил всего полтора года, а не два, как остальные. Это обстоятельство раздражало всех, кто должен был тащить службу "от звонка до звонка". Перед уходом из части, вымывшись в бане, Чеманов попросил ротного построить всех и, сказав пламенную речь о том, как ему было приятно с нами служить, обнял каждого в строю. Улыбка не сходила с его лица. Он действительно был рад каждому, даже тем, кто некогда его пинали или оскорбляли. Он не держал зла ни на кого. Умение прощать было дано ему свыше, но, как мне казалось, мало кто готов был это оценить.
– Чеманов. Чмонов, ему надо дать фамилию, – начал возмущаться
Боров, как только дверь за дембелем закрылась и рота разошлась. – Я тут службу тащу, наряды, а он, чмо, уже домой уехал. Мне еще полгода задницу рвать.
– А ты бы выучился, и тебя бы тоже отпустили, – парировал я.
– Кто выучился? Я?! Оно мне надо?
– По-видимому, ты прав. Тебе оно явно не надо.
– Ты чего сказать хотел? – насупился сержант-механик.
– Что через полгода уйдем независимо от того, с высшим или без высшего, а пилить опилки не стоит.
– Какие опилки? Где я пилил опилки?
– Нда, Боров. Карнеги явно свои книги писал не для тебя.