Самые сообразительные начали быстро развязывать свои сумки, доставая колбасу, яйца, курицу – все то, что осталось из домашних припасов, выданных заботливыми родителями своим чадам в дорогу.
Мгновенно рядом оказывались солдаты и сержанты в форме и, доказывая старшему спортклуба, что они самые близкие земляки, пытались выклянчить, выпросить или украсть продукты. Не прошло и четверти часа, как прапорщик громко прокричал:
– Хватит! Не жрать сюда приехали. Все скоропортящиеся продукты – в пакет.
К скоропортящимся продуктам сержанты отнесли… все. То есть все, что могло быть съедено, было ими собрано в пакеты. Наши сумки или рюкзаки сразу полегчали, но нас это не расстраивало. Все находились в напряжении и ждали дальнейшего распределения места службы. Еще в поезде я познакомился с ребятами из своего и соседнего купе, и мы решили держаться вместе. Вера в земляков была одним из еще не прочувствованным до печенок, но уже понятным для нас правилом. Мы были уверены, что одновременно пятерых, пусть только начавших свою службу солдат, старослужащие деды, которыми пугали нас всю дорогу, не будут домогаться, и, когда к нам, сидящим на длинной спортивной лавке, подошел молодой лейтенант с двумя перекрещивающимися пушками в петлицах, мы были, как одна дружная семья.
– Откуда, ребята? – спросил нас лейтенант.
– Из Питера.
– Студенты?
– Ага,- и мы начали перечислять названия ВУЗов, в которых учились.
– А считать-то хорошо умеете?
– А как же, – дружно закивали мы бритыми головами.
– Я ищу солдата в батарею, который кисточку для рисования в руках держать умеет.
– Да мы все можем, товарищ лейтенант, – улыбаясь, ответил я. -
Что нарисовать нужно?
– Плакат написать сможешь?
– Элементарно, – нагло соврал я, – мы все умеем и чертить, и рисовать. Мы же студенты. Только возьмите нас вместе.
– Ладно, ладно, – заулыбался молодой лейтенант и направился к капитану, который занимался распределением.
Пока мы смотрели, как сержанты из других полков и подразделений гоняли призывников на перекладине или заставляли отжиматься, лейтенант оформил наши документы, и мы довольные, что попали все в одно подразделение, направились за ним.
– Товарищ лейтенант, а вы артиллерист?
– Да.
– А что оканчивали?
– Училище.
– А мы все вместе будем служить? – донимали мы его вопросами.
– Будете, все служить будете.
Через несколько минут мы оказались около четырехэтажного здания, выложенного из серого кирпича с красными вставками. У входа, под надписью "Казарма" и номером войсковой части, на металлических лавках в форме буквы "П", между которыми стояло большое ведро для окурков, сидело несколько человек в армейской форме и курили. Они и не думали вставать, когда поравнявшийся с ними лейтенант радостно сказал:
– Сидите, сидите, вставать не надо.
Мы поднялись на третий этаж по свежевымытой и плохоосвещенной бетонной лестнице. По одному просачиваясь в створку двери, сильно придерживаемой тугой пружиной, мы влились дружным потоком в расположение батареи. Посреди помещения, где десятки поставленных в два уровня армейских коек демонстрировали нам будущее место проживания, стоял старший сержант, заткнув руки за ремень у себя за спиной так, что ладони касались седалищного места и, смотря на стоящего перед ним солдата, громко распинал его:
– Ты чо, воин, не понял, КАК надо натирать пол? Ты чего чурка, да?
– Никак нет…
– А чего ты не знаешь, как надо пол натирать? Три так, чтобы блестел, как котовы яйца, – и, определив сравнительную степень, он повернулся к нам на крик солдата, стоящего на невысокой подставке около тумбочки перед входной дверью:
– Дежурный по роте на выход.
– Отставить, – остановил его лейтенант, – где старшина?
– Ушел на склад, товарищ лейтенант.