Именно засилье турок и вынудило таких отважных мореплавателей, как Христофор Колумб, Фернан Магеллан и Васко да Гама, отправиться на поиски морского пути в Индию. В конечном итоге такая политика привела к развалу хозяйства самой Турции: благодаря открытию новых торговых путей купцы перестали пользоваться услугами посредников и перекупщиков. Однако гамбургский шкипер Берент Карфангер не мог, разумеется, знать всего этого досконально.
Юсуф ибн Морад тем временем пытался опровергнуть обвинение в пиратстве.
— Позвольте, я ни словом не обмолвился о морском разбое. Или вы поразному оцениваете одни и те же деяния, совершаемые мусульманином и христианином? Пирата Фрэнсиса Дрейка британская королева возвела в рыцари и дала ему адмиральский чин — и немудрено, ведь изрядная часть награбленного Дрейком попадала в её казну. Десять лет тому назад всемилостивейший султан пожаловал алжирскому рейсу Али Песелину титул паши. Так неужели пристало называть разбоем деяния, которым воздаются такие почести?
— Оставьте ваши софизмы, — невозмутимо парировал Карфангер. — Вы хотите, чтобы я не видел разницы между вашими разбойными нападениями и каперскими рейдами того же Фрэнсиса Дрейка? Хорошо, вот вы, например, действуете от имени алжирского бея…
— А также во имя Аллаха и пророка его Магомета, — вставил пленник.
— …Фрэнсис Дрейк плавал под флагом своей королевы, — продолжал Карфангер, пропустив мимо ушей реплику рейса. — Во время своих каперских рейдов он нападал исключительно на испанцев, которые угрожали его родине завоеванием и сдерживали развитие торговли и предпринимательства. В те времена Испания занималась только грабежом и разбоем — совсем как в наши дни Алжир, Тунис и Триполитания, эти гнездилища паразитов, которые надо выжечь каленым железом, словно чумной бубон. И клянусь вам: будь я адмиралом крепкой маневренной эскадры, я не знал бы покоя ни днем, ни ночью до тех пор, пока не отправил бы на дно последний из ваших разбойничьих кораблей! — Сгоряча Карфангер наговорил больше, чем намеревался, поэтому сделал небольшую паузу и продолжал уже более спокойным тоном:
— Али Песелин из Алжира, говорите? Бросьте, вам же отлично известно, что он родом из Флиссингена, где в свое время появился на свет в семье добропорядочных христиан. Он такой же вероотступник, как и ваш отец.
— И такой же, как Симон Танцер, бывший фламандец, — в тон ему продолжал рейс, — такой же, как Уорд, Бишоп и Варни и все остальные, кто начал задыхаться в такой добропорядочной и христолюбивой Англии.
— Да замолчишь ты наконец, шелудивый пес! — вскричал тут штурман, уже давно крепившийся изо всех сил. — Конечно, все они гнусные христопродавцы, для которых жалко и куска хорошей веревки. Мало им грабежа Е убийств, так они ещё и отреклись от веры Христовой. Протянуть бы тебя, собаку, разок-другой под килем, чтобы дух вон вышел, — сразу забудешь свои богопротивные речи!
— Спокойно, штурман, спокойно! — Карфангер отвел в сторону кулак Янсена, которым тот размахивал перед самым носом рейса.
— То есть как, капитан?! Неужто вы собираетесь продолжать диспут с этим иудой? Чтобы он опять над вами насмехался?
Карфангер повысил голос и велел штурману оставить их: «Отправляйтесь-ка вы лучше в город, Янсен, и разузнайте, нет ли вестей о де Рюйтере», — напутствовал он его.
После того как Ян Янсен, все ещё вполголоса ворча и ругаясь, закрыл за собой дверь каюты, Карфангер жестом пригласил пленника в одно из кресел, достал из шкафа бутыль испанского вина и наполнил два бокала. Однако рейс от вина отказался, сославшись на запрет Корана.