Вон лежит что от Хамниса осталось…
На обочине дороги валялось нечто, едва напоминающее останки человеческой плоти: бесформенная груда кровавых костей, мяса и исковерканных железных доспехов. Чудовищная сила, перенесшая их сюда с берега Чурань-реки, перемолотила того, кто случайно угодил в ее жернова.
— А Зигул коня лишился. Только рубленой конины я что-то поблизости не вижу, — попытался пошутить один из воинов.
— Зигул-то цел, не покалечился?
— Целехонек я. Гудим. Но если б не ты, сейчас бы вместе с Хамнисом валялся.
— Так это ты на мне повис, как волк на сохатом? — усмехнулся Гудим. — Чего ж коня не удержал?
— Да я и сам не понимаю, в какую дыру его из-под моей задницы сдуло! Еле успел в налокотники твои вцепиться, век помнить их буду.
— Ладно, потом сочтемся. А сейчас бери себе кобылу Хамниса и все, что на ней. Ему больше не понадобится… Ну, оглоеды, очухались? Пора местность разведать вдоль этой дорожки, схорон в лесу поставить. Будем того ждать, кого на реке упустили. Завтра-послезавтра заявится, и тогда глядите у меня — никого не помилую, если снова вырвется самозванец!
Борейцы давно знали, что их командир с нечистой силой якшается, но особого значения этому не придавали. На их родине, в Борее, были и свои колдуны, и волхвы-бродяги, и даже мертвяки-людоеды, каждый из которых много бед простому человеку накликать мог. Однако то, как неведомая сила сумела перенести их в далекий край, расположенный за десятки верст от Чурань-реки, произвело на них устрашающее впечатление. И раньше они старались не раздражать вспыльчивого Гудима, по любому поводу пускающего в ход пудовые кулаки, а теперь вовсе присмирели.
Никто не стал поминать, что бедолага Хамнис оттого в седле не удержался, что Гудим перед тем избил его за обломившееся не ко времени весло. Здоровые-то чудом на конях усидели, а Хамнис с переломанными ребрами, ясное дело, новой встряски не мог выдержать и был обречен.
Одного лишь не понимали воины: если дружен с нечистой силой их командир, то почему не напустит ее на самозванца? При такой-то подмоге давно бы юнца скрутили, вместо того чтобы охотиться за ним по лесам и селениям, как за хитрым лисенком! Конечно, спросить объяснений у Гудима никто не осмеливался. А если бы и спросили, что мог он ответить? Гудим сам таким же вопросом — только уже в отношении Ареса — не раз задавался, и тоже язык не повернулся напрямую спросить Черного колдуна о странном его бездействии в заурядном деле.
Если не желает Арес колдовскими уловками самозванца вязать, решил Гудим, значит, есть на то у него свои причины, а какие — не нашего ума забота.
Гудим был недалек от истины. Черный колдун не смел самолично выступить против княжича, поскольку слишком хорошо помнил случившееся в замостьинской корчме. Это воспоминание по сей день вгоняло его в трепет.
Он понимал, что Белун не станет расчищать княжичу дорогу к Белому Замку, лишь со стороны наблюдать будет, как тот с напастями справляется и свой путь ищет. Но если попробует Арес на юнца Черную магию напустить, сразу вмешается — нанесет ответный удар по колдуну. А вновь испытать на себе мощь его чародейства Арес ни за что не хотел бы… Вот и приходится ему направлять погоню, выставлять засады, придумывать ловушки, однако самому непосредственно в этой охоте на беглеца не участвовать.
9. Смерть на горной тропе
Боги мои, как прекрасна эта земля! Светлые реки, изумрудные луга, густые дубравы, крутые горные вершины — и всюду жизнь, всюду ее упоительное дыхание и такой волнующий ритм, что хочется обнять весь мир и, прижавшись к нему горячей щекой, прошептать слова великой благодарности и любви.