Ясно я говорю?
— Да мне сколько лет, по-вашему?!
— На глазок судя, тринадцатую или четырнадцатую осень встречаешь. Худощав, конечно, но в кости крепок… Как считаешь, Протас?
— Откуда ж тринадцать? — не верил Владий услышанному. — Только восемь должно исполниться…
— Ну-ка, Горбач, принеси ему гляделку медную, пусть посмотрится.
Горбач исполнил распоряжение главаря и водрузил на стол перед пленником большой плоский щит, отшлифованный до зеркального блеска. Владий приблизился, взглянул на отражение и замер. На него смотрело чужое лицо, лишь отдаленно похожее на лицо восьмилетнего княжича Владия. Впалые щеки, спутанные волосы до самых плеч, глубокая складка между бровями. Прежними были большие голубые глаза да родинка у левого виска, доставшаяся от матери.
Он медленно ощупал свое лицо, затем посмотрел на руки. Узнавал и не узнавал себя княжич.
— Как же это? — прошептал он. — Почему?.. Пять лет… Значит, мне почти тринадцать… Значит, пять дней пятью годами обернулись…
Силы внезапно покинули его. Колени подогнулись, и, чтобы не упасть на пол, он уперся руками в край стола. Впервые за долгое время (дни? годы?) слезы покатились по щекам.
По приказу Протаса пленника отвели на ночь в землянку, накормили и дали кое-какую одежку. Вход я землянку поставили сторожить двух удальцов, чтобы парнишка не вздумал сбежать. Хотя вряд ли такое сейчас пришло бы ему в голову. Повалившись на грубую подстилку, он почти сразу впал в горячечный бред…
В избе главаря разбойников между тем решали его судьбу.
— Ты думаешь, он и в самом деле сын Светозора? — спросил Протас своего советника, внимательно разглядывая лезвие охотничьего ножа.
— Всякое в жизни бывает, — уклончиво ответил Горбач. — Княжескому роду сам Перун покровительствует. Мог уберечь княжича от невзгод, сохранить ему жизнь тайную, не подвластную нашему разумению. Но чтобы пять лет пятью днями показались, о таком я никогда не слышал.
— Придумал, чтобы скрыть от нас, где и у кого прятался эти годы?
— Похоже на то. Если, конечно, княжич он, а не лишившийся ума бродяжка-самозванец. Климога таких двоих уже в землю живьем закопал. Один в Замостье себя князем Светозором объявил, а другой, в Поскребе, его сыном Владием назвался. Люди-то их как своих деревенских юродивых давно знали, просили стражу не трогать убогих, да где там!..
— На убогого он не очень похож.
— А мог и недавно разум потерять, в Заморочном лесу. Занесла его туда нелегкая, натерпелся страху, вот и мнит себя то купеческим сыном, то княжеским. Хотя, может, и не был в лесу малец. Разве можно там уцелеть?
— Все ты вокруг да около! — рассердился Протас. — То княжич он у тебя, то убогий, то вовсе незнамо кто. Как он здесь оказался, если не из Заморочного леса вышел?!
— Мало ли как… Уж больно напридумывал всякого:
подземный ход, беренды, от которых сбежал, волкодлак-оборотень, которому голову отсек. Не многовато ли для одного парнишки?
—А ты вот на это глянь, — сказал Протас, выковыривая что-то ногтем из-под рукояти охотничьего ножа. — Знакомо? Верно, Горбач, шерстины из волчьей шкуры. Свежие шерстинки. Выходит, если не волкодла-ка, то уж волка-то завалил малец. Где ты поблизости волков встречал, да еще таких, чтобы в сытое время на человека набросились? Значит, из леса он пришел, не соврал в этом!
— Прирезал волчишку-недомерка да навоображал с три короба.
— Не юли. Горбач! Сам видишь, что шерстины матерого волчары.
— Ладно, не кричи, вижу. Объяснить не могу. Сейчас бы нам Власапорасспрашивать, хороший ведун был, подсказал бы. Да ты, голова горячая, порешил старикана ни за что…
— Было за что, — отрезал Протас. — Болтал лишнее, людей мутил. Не о нем сейчас речь, и не твоя то забота.