На меня нахлынуло такое ощущение отчаяния и безысходности, что я завыл в голос, как тоскующий волк на зимнюю луну. Да только луны на небе не было, а равнодушное солнце не интересовалось ни мёртвым орком, ни моим безутешным плачем. Оно небрежно поглядывало за мной сквозь седые лохмы древних крон и жарило во всю силу, так что пот со лба то и дело заливал глаза солью и грязью. Иногда солнце пряталось ненадолго за пробегающее мимо облачко, и тогда в лесу сразу становилось сумеречно, как в умертвищном склепе. Но слез моих оно не осушало, да и то сказать, что солнцу до плача маленького растерянного хоббита посреди бескрайней древней чащобы. Для него мой плач не имел никакого значения.
Но мне, наверное, именно плача и не хватало. Вместе со слезами ушла растерянность, и вытекло в болото отчаяние. Проплакавшись, я сообразил, что копать могилу мне не обязательно. Зверей в этом лесу нет, и некому будет разрывать яму, чтобы съесть мясо. Значит, и яма не нужна, достаточно просто укрыть тело. А это уже гораздо легче.
Дедушка Сэм говорил, что если тебе надо сделать какое-то очень трудное, невозможное дело, то надо забыть о нём. Отодвинуть на край памяти его трудность и невозможность, помнить только направление к тому, чего ты хочешь достигнуть, и сделать маленький шаг. А потом ещё один, и ещё один. Когда кончаются силы, надо сделать привал, а потом идти дальше. И, в конце концов, окажется что до бывшего когда-то невозможным остался один маленький шаг. На свете немного великих, умеющих делать невозможное, но чтобы сделать один маленький шаг, сил и терпения достанет любому. Надо просто уметь ходить. И не бояться вставать после каждой неудачи, как встают после каждого падения маленькие несмышлёные дети.
Прежде всего, надо было вернуть Урагху его руку. Она так до сих пор и таскалась за мной на цепи, потому что я боялся к ней прикасаться. Но теперь страх ушёл, а вместо него внутри появилась какая-то отрешённая уверенность, что я сумею преодолеть всё. В конце концов, чем меня могла напугать отрезанная рука? Разве что погрозила бы скрюченным, перемазанным в грязи и крови пальцем. И что мне до того? Мне, висевшему на пыточном столбе, видевшему атаку эореда и своими руками убившему закованного в железо гнома, который хотел убить меня. Да по сравнению с тем, что мне довелось пережить за последний десяток дней, прикосновение к мёртвой руке просто ничего не значило. Мягкий, домашний, хоббит, любитель умных книг и хорошего пива мог бы испугаться такого, но тот, кто принял меч от умирающего орка, не мог позволить детскому страху владеть собой. И, тем более, не мог позволить страху мешать в исполнении должного. Я подтянул руку Урагха поближе, наступил на цепь, ухватил покрепче широкое холодное запястье и дёрнул, что было сил.
Даже слишком «что было сил». Рука держалась в цепном кольце не слишком прочно. Цепь звякнула, скользнула по торчавшей кости, и я с размаху плюхнулся навзничь в болотную жижу, захлебнувшись ею в невольном вскрике. Не самое приятное ощущение – тонуть в болоте. Даже на сравнительно мелком месте. Всё произошло так быстро, рот наполнился липкой и вонючей болотной грязью так внезапно, что я едва не вдохнул её от неожиданности и страха. Если бы запаниковал, то так бы и произошло, и Вы бы не читали сейчас эти воспоминания. Спасла меня мёртвая рука Урагха. Это было… Словно не я держался за неё, а будто она держала меня, вот как это было. Почему-то именно ощущение твёрдости и надёжности запястья этой руки удержало меня от паники и беспорядочного барахтанья в грязи. Рассудком я понимал, что рука отрезана и на другом её конце нет тела, но где-то в глубине разума казалось, что это сам Урагх протянул мне свою мощную, жилистую лапу.
Я вынырнул и, опираясь на руку, как на шест, выполз из ямы, в которую ухнул.