Кто сжёг дом и убил его семью, он говорить не стал и только долго плакал мелкими скупыми слезами, размазывая их по изрытому редкими оспинами лицу.
Но так он пьёт лишь три недели в году, а всё остальное время проводит у горна и наковальни, стуча по алому, раскалённому до восковой мягкости железу тяжким, ни одному хоббиту не поднять, молотом, и старый скряга Нибс напрасно и несправедливо ворчит, что кузнец даром ест его хлеб. Где он найдёт такого работника за такую цену да ещё и без всяких недостатков? Отец не один раз пытался сманить кузнеца к нам, в Тукборо, и предлагал выгодные условия. Но кузнец лишь мотал рано поседевшей головой, ерошил длинные подпаленные волосы, перевязанные кожаной тесьмой, и говорил, что не хочет огорчать тётушку Лилию. Ведь она так добра к нему и дала ему приют, когда ему было горько и одиноко.
Наверху, судя по звукам, то ли пытались отвалить камень, то ли долбили вход в нору, то ли и то, и другое. Но волновало меня не это, а страшный свистящий шёпот внутри склепа, исходивший словно прямо из стен: «Ищи, ищи!»
Запах перегара и хруст шагов становились всё ближе. Я нащупал рукоять меча, но он опять запутался в перевязи и никак не желал доставаться. Дёрнув посильнее, я задел прикрывавшие меня копья. Стягивавшие их верёвки, похоже, давно истлели и держались на честном слове. Связка развалилась с ужасающим грохотом, подняв тучу древесной трухи и могильной пыли, от которой я немедленно принялся чихать. Только после всего этого меч наконец-то соизволил меня послушаться.
«Нашёл, он здесь!» – ошалело завопил кто-то рядом и кинулся ко мне, но я выставил клинок остриём перед собой, и вопивший отскочил, как ужаленный. Однако, он был не один, остальные теснились где-то здесь же. Я махал мечом изо всех сил, тыкал им направо и налево, но больше никто под удар не попадался. Мои противники, похоже, тоже что-то делали. Пару раз над моей головой слышался скрежет металла по стене, и на меня сыпалась каменная крошка; довольно чувствительный удар прозвенел по животу, а потом меня саданули по голове чем-то мягким. «Да сколько же можно», – подумал я, голова слегка поплыла, а руки лишь на одно мгновение прекратили размахивать мечом. Немедленно из темноты чья-то лапа схватила меня за плечо и с силой потянула из угла. Что было мочи я рубанул по лапе и даже попал, – тянувший меня завыл и отпрыгнул, – но предатель-меч вырвался из моих ладоней и, звеня и разбрасывая рыжие искры, улетел куда-то к противоположной стене.
Меня тут же ошарашили по голове ещё два раза, сорвали набрюшник, заломили руки за спину так, что локти едва не прижались к затылку, а в глазах от боли заиграли искристые зайчики, и поволокли коленями по твёрдым каменным ступенькам, на каждом шаге добавляя пинки и тумаки.
Грохнула над головой каменная плита, обсыпав меня с ног до головы мелкими осколками гранита, и вокруг сразу завыли, завизжали, хрипло заухали и зарычали на разные голоса. «Пшёл!» – рявкнул мне кто-то прямо в ухо, и меня погнали по остро пахнущим плесенью каменным проходам. Грохотали по камню сапоги, высекая подковками синие колючие огоньки, жёсткие холодные лапы крепко сжимали мои запястья, выламывая обе руки и сгибая спину так, что я время от времени лбом стукался о собственные колени. Каждая попытка разогнуться дикой болью отзывалась в напряжённых, выкрученных за предел суставах.
Всё так же вопя и визжа, меня тащили, поворачивая то сюда, то туда, протиснули, обдирая кожу, через узкую каменную щель, два раза проскрипели тяжёлыми дверями и остановились.
Чиркнул по железу кремень, мелькнули багряные искорки, затлел на труте красноглазый моргающий огонёк. Алый глазок пометался в воздухе, раздулся я превратился в маленькое, как цвет лютика, жёлтое пламя.