Над повозкой громко перекатывался смех.
— Ну-ка, пострел, с дороги! — крикнул Елене Хоррел Ферт, что правил запряженными в повозку мулами. — У меня тут полна телега голодных мужиков, которые ждут не дождутся хорошего обеда!
— И эля! Не забудь про эль! — выкрикнул кто-то из глубины повозки, и это замечание вызвало новый взрыв хохота.
Елена пробежала в угол двора, и скрипящая телега с четырьмя понурыми мулами протарахтела мимо. Она хотела помахать отъезжающим и уже занесла руку, как вспомнила, какая теперь у нее рука, и быстро спрятала ее за спину, внезапно устыдившись своего неожиданного уродства. Если эта кровь — признак разбуженной женственности, то, конечно, и тогда не стоит ее демонстрировать грубым мужланам. Девушка даже покраснела при этой мысли.
Но повозка проехала, и можно было спокойно идти к дому. Напоследок она еще услышала, как один работник в телеге говорил другому:
— Вот странная девчонка, вечно куда-то бежит! У нее точно с головой не все в порядке!
Елена пропустила эти обидные слова мимо ушей и продолжала шагать прямо к заднему крыльцу. Таких речей она наслушалась уже немало. Дети в школе были гораздо более жестокими в своих оскорблениях. А Елена действительно была высокой нескладной девочкой в старой, самодельной одежде да еще перешитой после брата, и потому постоянно служила предметом насмешек, от которых она много плакала. Но плакала только дома. Даже учителя считали ее несколько заторможенной, погруженной в нелепые мечтанья и считали ученицей небольшого ума. Это тоже было обидно, но со временем сердце Елены оделось в достаточно толстую защитную корку.
Отринутая всеми и общаясь только с братом да несколькими мальчишками с соседних ферм помладше, девочка скоро научилась находить развлечение и радость в себе самой. Она отыскала множество интереснейших мест по окрестным холмам, полюбила проверять кроличьи норы: высовывавшиеся оттуда кролики брали еду прямо из рук.
А как занятно было у муравейника высотой с нее! Как загадочно рассеченное молнией и пустое внутри дерево! Как романтична гряда валунов на давно забытом кладбище… Из этих своих путешествий Елена часто возвращалась уставшая, грязная, в разорванном платье, но неизменно счастливая и с широкой улыбкой на загорелом лице.
Однако сейчас на лице ее была написана неуверенность, и девушка медленно поднялась на родное крыльцо.
Несмотря на радость от происшедшего с ней, она не могла скрыть от себя, что на сердце легла неясная печаль. Девушка глянула на скрывающийся в ночи горизонт и ощутила в себе нечто, чему невозможно было дать никакого определения. Словно внутри у нее бушевала буря, готовая вырваться на свободу.
Она стояла уже на последней ступеньке и хотела взяться за ручку двери, как взгляд ее снова упал на испачканную руку, отдающую в последних лучах заката пурпуром.
Ах, опять оно! Что же это значит? И пальцы ее, легшие на медную ручку, предательски задрожали. В первый раз почувствовала она, что тайны, странности откровения есть не только у ее сада. И, зажмурив глаза, Елена неожиданно почувствовала, что ей страшно.
И зачем она хотела покинуть дом? Ведь здесь так уютно и хорошо, и все ее любят, здесь земля благодарна и добра, как теплая рубашка в холодное утро. Зачем искать чего-то иного?
Так она стояла и дрожала перед закрытой дверью, но через несколько мгновений та распахнулась сама, и девушка увидела отца, крепко сжимавшего своей большой рукой плечо Джоаха. Оба, увидев Елену, раскрыли от удивления глаза.
— Вот, видишь, я же говорил, что она вернется! — победно воскликнул брат.
— Елена, ты же знаешь, что нечего делать в саду после заката! — не обратил внимания на его слова отец.