Я был рад, что он был такой земной, рад, что у меня был предлог забыть, как мне сначала показалось, что она выкована из серебра.
Я перешагнул через мертвых, и, когда подходил к ней, она повернулась и попыталась убежать. Ее сверкающие топазом волосы всей массой хлынули по спине, как водопад. Я с легкостью поймал ее за волосы, повернул лицом к себе и сорвал маску.
Она была красива. Я никогда не видел подобной красоты. Кожа у нее была белая, волосы серебристо-белые по всей длине до самых корней, рот нежный, красиво очерченный и красный, как летние ягоды, а глаза были зеленые, как камни ее корсажа. Все это я увидел разом, как во вспышке ослепительного огня.
Она больше не боролась. Ее бой закончился. Она досталась мне легко.
Ее груди заполонили мои ладони, и от нее пахло юностью и женственностью. Я не причинил ей боли, в этом не было необходимости, она не сопротивлялась мне; и она не была девственницей. Я и не ожидал иного, раз она вышла из той мужской палатки. Она была их шлюхой, или чьей-то еще, теперь она будет моей. Врата между ее бедрами были золотыми, как и ее волосы, а дорога за этими вратами была вымощена для королей. Ее зеленые глаза-изумруды отражали свет лампы, свисавшей с крыши. Она не закрыла их ни разу, и она не смотрела на меня. Вопреки ее сердцу и уму, тело ее было щедрым со мной.
Лампа наверху горела не так ярко, и она лежала подо мной с открытыми глазами и открытым телом. Я все еще был доволен своей победой, победой над ней.
Я сказал просто так, она все равно не понимала язык племени:
– Прекрасное сокровище – взять тебя на глазах твоего мертвого хозяина.
И она шепотом ответила:
– Будь счастлив, в таком случае, ты, грязь, ты, мертвый и червивый хлам. Будь счастлив и умри от этого.
Я вздрогнул, похолодев от ее сюрпризов. – Где ты научилась языку крарла?
– У моуи, у кого же еще, раз мы меняемся с ними товарами? Или ты не только тошнотворный, но и глупый, проклятая вонь?
Я был совершенно сбит с толку. Я насиловал женщин во время бесчисленных налетов и племенных войн. Они кусались, кричали, плакали или пищали от удовольствия. Они не бросали мне холодных оскорблений. И у них не было таких глаз.
– Раз ты понимаешь, что я говорю, – сказал я, – расскажи, почему мужчины сами отняли свои жизни.
Она улыбнулась на это.
– Три принца Эшкорека убили себя, узнав, что Вазкор поднялся из могилы.
– Вазкор, – сказал я. У меня свело живот. – Кто или что такое Вазкор?
– Ты, – сказала она. – Темный дикарь, собака, падаль. Спроси мертвых.
– Ты скажешь мне завтра, если ничего не скажешь сейчас.
– Значит, завтра я буду с тобой, хозяин? – Она дрожала но столько от страха, сколько от нежелания пугаться.
– Я не обижу тебя, – сказал я. – Я сын вождя и буду защищать тебя в крарле.
– О, радуйся, Демиздор, – сказала она. – Дикарь защитит тебя в вонючем логове его идиотского племени.
– Веди себя прилично, или дикарь передумает. То слово, что ты сказала – твое имя?
Она содрогнулась всем телом и сказала:
– Демиздор – мое имя.
Я не смог его как следует выговорить. Мне не терпелось забыть язык города, которым я пользовался.
– Деммис-тахр, – сказал я. Она засмеялась, как поперхнулась. Я не мог в ней разобраться, хотя собирался оставить ее себе.
– Даже мое имя будет осквернено, – сказала она. – Но я буду называть тебя Вазкор.
– Назови меня так, сука, и я убью тебя.
На рассвете я и двадцать три красных воина выехали из крепости. Мы сожгли своих мертвых с их украшениями и оружием; горожан мы оставили птицам-стервятникам горных долин. Мы забрали все их богатства и всех их лошадей. Мы не очень нравились этим лошадям после их прежних хозяев, но они полюбят нас, так как другого им не остается.