Я был общительный мальчишка. Но из жителей этого района немцы за год уничтожили больше пятидесяти тысяч. Дома были разрушены, люди мертвы, мой мир исчез.
Последний вопрос — о своих братьях и сестрах — я задал человеку, который годился бы мне в отцы. Он спросил, когда я кого-нибудь из них видел в последний раз. Я рассказал. Он сильно ударил меня и сбил с ног.» И ты живешь после этого? — Его лицо дергалось. — Ты живешь?» Он наклонился и прокричал мне в лицо:» Я был в Дахау, парень. Немцы заставили меня сортировать башмаки, детские башмаки, тысячи и тысячи. Их привозили из Треблинки, из Аушвица, из Майданека. А ты живешь!» Он был готов избить меня до смерти. Я поднялся и ушел.
Кружка вздохнул:
— Теперь я понимаю, хотя тогда и не понял. Он на самом деле говорил мне:» Почему я остался жив, когда они все погибли, и почему ты тоже жив?» Но тогда я многого не знал, не знал еще долго.
Я вышел из Варшавы и отправился вдоль той железной дороги. Я вернулся на Перекресток. Потом, уже взрослым человеком, я построил эту гостиницу. — Кружка пожал плечами. — Вот и вся история. — Промежуток в сорок пять лет жизни и расставание с целым миром — и всего лишь пожатие плеч…
— И вы никогда больше туда не возвращались? — медленно проговорила Ли Энн. Кружка покачал головой:
— Мне приносят книги, я узнаю новости. Мне нет нужды возвращаться.
Анни непонимающе посмотрела на него:
— Я могу себе представить, какое вы испытали горе, какой гнев. Но отказаться от своего мира? — Она посмотрела ему в глаза. — Отказаться от своей религии?
— Послушайте, красавица, — ответил Кружка гневно, — мне было десять лет, когда я в последний раз видел раввина, последний раз молился. Так что не говорите мне о том, от чего я отказался. И не смейте судить меня. Разве вы знаете, что такое потерять всех близких и жить, когда никто даже представить себе не может, как ты страдаешь?
Он обвел взглядом студентов и неожиданно пристально посмотрел на Бидж.
— Ах, все еще? Это продолжается? — Он казался встревоженным.
Все тоже посмотрели на девушку. Она неловко поежилась и постаралась переменить тему разговора:
— И с тех пор вы всегда печальны? И никогда не смеетесь?
Кружка улыбнулся и кивнул.
— Да нет, смеюсь. Каждый понедельник мне приносят воскресный номер» Нью-Йорк тайме «, я читаю про Эфиопию, про Средний Восток, про Ирландию и Восточную Европу — про весь ваш мир. И я смеюсь. — Он все еще улыбался кривой улыбкой.
Только тут он наконец заметил, какое впечатление производят его слова.
— Но вы кончили обедать. Есть вещи и получше, чем слушать мои россказни. Вы еще не знакомы со здешними играми? — Он показал в угол комнаты.
Двое маленьких смуглых человечков метали что-то похожее на стилизованные вилки в истыканную остриями деревянную мишень. Остальные записывали углем очки на побеленной стене. Потом на отметку, с которой нужно было бросать, вышла вторая пара — человечки сняли с себя пояса, раскрутили их и бросили в мишень. Пояса взвились в воздух, и их вилкообразные концы — пряжки, как догадалась Бидж — вонзились в дерево рядом с центром мишени. Маленькие человечки подбежали к ней, чтобы рассмотреть, чей бросок точнее.
— Здорово, правда? — с гордостью сказал Кружка. — Я сам придумал такие пряжки на пояса. Теперь они стали модны, и я не успеваю удовлетворять спрос — делаю пряжки двадцати разных размеров и четырех цветов. Их можно заказать. — Он с надеждой посмотрел на студентов, потом вздохнул. — Ну что ж, может быть, кто-нибудь из вас потом и надумает.
Человечки препирались, измеряя мишень пальцами. К ним подошел один из тех, кто вел счет очкам, сложил руки на груди и что-то сказал. Сказанное вызвало возмущение одного из спорщиков: он запрыгал на месте и заверещал, как белка.