Оглядываясь назад, я думаю, что «правозащитное движение», «диссиденты» это все внешние названия. Мы себя так не определяли, мы скорее ощущали себя как дружеское братство. При этом неважно было, верующий ты человек или нет. Никакого национализма в нашей среде тоже не было. Было просто братство, основанное на доверии и уважении. Не было никакой официальной структуры, с уставом, со взносами, как, например, ВСХСОН (Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа) в Ленинграде. Там была действительно глубоко законспирированная структурная организация; одним из основателей был Игорь Огурцов. Их всех как раз перед нами посадили. Но у них были не только устав и штаб, но и политические цели и задачи, и они предполагали свержение власти. Они очень недолго просуществовали, их сдал кто-то изнутри. Но мы их не знали.
А еще, например, были такие «Колокольчики», в Питере, с ними мы были знакомы. Они издавали журнал «Колокол». Успели выпустить всего три номера. А первый номер был перепечаткой последнего номера герценовского «Колокола». Замечательные были ребята. Они все окончили Политех в Ленинграде. Но они немножко постарше меня были, где-то тридцать восьмого сорокового годов рождения. Технари, бригадмильцы (бригады по содействию милиции), это тогда дружины такие были комсомольские, комсомольцы конечно же. Но постепенно они решили, что социализм строится неправильный, надо его с человеческим лицом сделать. И об этом они писали в своем самиздатском подпольном журнале.
Я, повторюсь, никогда не ощущала себя правозащитником. Может быть, потому что я никогда ничего не возглавляла. Я всегда помогала. Надо было помочь и помогала. Никто ведь не ждал, когда тебя попросят о помощи. Важно было успеть броситься и помочь, когда ты видел, что это нужно. И это считалось за честь. Анатолий Марченко, например, он замечательный человек был, удивительный просто, из редчайших. Он тоже никогда себя никаким правозащитником не считал. Я уверена в этом. Он написал свою первую книгу о лагере. Разве он писал ее как правозащитник? Нет, он писал ее как свидетель. Он был свидетелем. Он просто выражал свои внутренние ощущения и свою точку зрения на все происходящее, чтобы противопоставить правду официальной пропаганде, которая шла без конца и внутрь страны, и на Запад. На этом ведь все и было основано, все для этого и делалось, ради правды. Зачем Гинзбург составил «Белую книгу» и передал ее на Запад? Затем, что отчеты и освещение этого процесса были до такой степени фальшивые, что невозможно было это терпеть. Но и просто сказать: «Нет, это неправда» тоже нельзя. Тогда покажи, где правда. Вот мы и показывали. И вся «Хроника» («Хроника текущих событий») на этом строилась.
Я считаю, это было нравственное противостояние. О чем очень хорошо сказала Наташа Горбаневская, когда ее спрашивали о демонстрации на Красной площади. Казалось бы, это политическое явление выйти против действия правительства, государства. Но она все время повторяла: это было нравственное, нравственное Это был поступок, продиктованный именно нравственным движением несогласия.
Диссиденты, которых так потом назвали, не сопротивлялись советской власти силой оружия. Во всяком случае, известные мне люди. Нет, они не думали брать власть и ничего для этого не делали. А только сопротивлялись, но внутренне. Но нравственно.
Павел Литвинов
Наша семья была необычной даже для советской элиты. Дед был главой семьи, и жили мы все вместе до самой его смерти (мне тогда было одиннадцать лет). У нас была, по московским параметрам того времени, роскошная квартира, мы получше питались благодаря какому-то специальному снабжению. Но все остальное было очень скромно, дед старался соблюдать стандарты старых большевиков. Воспитывали меня на русской литературе XIX века, которая построена на сочувствии маленькому человеку и направлена против государства как олицетворения безличной силы. Да и коммунистическая идеология тоже не такая простая штука. Мы привыкли к ее тоталитарной версии. Но ведь ее основой была социал-демократия, также основанная на сочувствии к бедным рабочим и крестьянам, на марксистском протесте против эксплуатации.
К тому, что происходило вокруг, все, включая деда, относились так или иначе отрицательно. Со мной своими сомнениями насчет советского режима он не делился, это они с родителями обсуждали. Что не мешало мне читать газету «Пионерская правда» и верить в описываемое ею прекрасное социалистическое будущее нашей страны. Поэтому когда на улице я встречал бедных людей и побирающихся инвалидов войны, во мне закипало возмущение. Или когда мы ездили на лыжах кататься под Москву на станцию Турист и видели эти беднейшие села, в которых мы останавливались. И тем более когда мы добирались до Осташкова на Селигере, где все было еще хуже люди жили без электричества. Я не готов был признать, что при советской власти такое возможно. С одной стороны, во мне зарождался протест, а с другой сохранялась вера в идеалы. Вот из этого внутреннего противоречия, наверное, и выросло мое диссидентское будущее.