Последний год я провел в довольно жестких условиях, в чистопольской тюрьме (это был год Олимпиады, начались всяческие устрожения), вышел в 1981-м и отправился в ссылку в Магадан. После чего поселился в Калинине к родной жене меня в московскую квартиру не прописывали, нужно было отправляться за сто первый километр. Я сделал там солидную карьеру начинал ночным сторожем ямы, предназначенной для бомбоубежища МВД, закончил ночным сторожем и пожарным в Калининском областном драматическом театре. Заниматься на этой должности было решительно нечем, я стал ходить на репетиции и даже слегка обнаглел, стал делать замечания режиссерам
Тут начались какие-то подвижки в политике. Меня вызвали в местный КГБ и спросили, где бы я мог успешней работать. «Конечно, в Москве». А медицинские услуги получать? «Ну что за вопрос». Тогда, предложили они, напишите заявление, что вам удобней лечиться в Москве. Писать я, конечно, отказался еще чего, потом придется расплачиваться за благодеяния. Обошлись без меня; анекдотическая деталь жену и даже дочь-десятиклассницу спрашивали, не возражают ли они, чтобы я поселился с ними в столице. Они не возражали И с декабря 1987 года я в Москве.
Через два года по рекомендации Андрея Дмитриевича Сахарова (за три дня до смерти, 11 декабря 1987-го, он мне посоветовал так поступить) я пошел на выборы. И стал депутатом Первого съезда, хотя к концу моей избирательной кампании мне казалось, что я с треском проиграю. Знаете кому? Кургиняну. Тогда же была настоящая открытая борьба, дискуссии, а он театральный человек, режиссер. Но сукин сын при этом. Однако он занял шестое место, а я первое. Но я не должен гордиться этой победой, потому что, боюсь, сыграл свою роль фактор ксенофобии.
С самого начала, с 1987-го, я стал членом еще не зарегистрированного тогда «Мемориала», видел, в каких муках он рождался и как новая перестроечная власть на самом деле относилась к гражданским инициативам. Как она кривила губы, как пыталась создать послушный «Мемориал», зависимый «Мемориал». Мы дружим с Сеней Рогинским, многое делаем вместе, но не полностью согласны в том, какова задача диссидентского движения. Я и сам, уже будучи в Верховном Совете, продолжал на этот счет заблуждаться, а многие бывшие диссиденты до сих пор искренне заблуждаются. Они (как до поры до времени и я) считают, что не занимаются политикой. Это неправда. Не ложь, но добросовестное заблуждение. И не верьте им, когда они говорят, что они занимаются правом. Правом занимаются юристы. Мы занимаемся политикой. Только политикой, и ничем больше.
Для краткости я употреблю высокие слова политикой будущего, политическим идеализмом, а не «риал политик», которая была точно описана Никколо Макиавелли. Эта макиавеллиевская политика грозит нам всем не только в России, но и в целом на планете Земля огромными бедами. Она стала самой страшной опасностью для человечества. Это я могу как профессионал-биолог объяснить. То, что называется «ксенофобия» и имеет другое название «патриотизм», на самом деле приспособительный признак. Чужой тебя может сожрать и это очень плохо. Ты тоже можешь чужого сожрать и это хорошо. Так вот, правозащитники занимаются борьбой с «риал политик», выдвигая требования совершенно политического характера. Честный выбор это что? Это правовое требование? Нет, это политическое требование, это требование об основаниях политики, вопрос о стране, в какой мы хотим жить. И мы понимаем, что жить в стране, устроенной иначе, безнравственно и опасно. К сожалению, этой точки зрения в «Мемориале» держится мало кто, и мои близкие друзья в «Мемориале» с уважением меня слушают и считают, что дедушка это бредит.
Кстати, где-то я прочитал, в каком-то блоге: «Очень пожилые и никого не представляющие правозащитники». В некотором смысле это правильные слова, потому что мы и не старались никого представлять. Я всегда считал, что я представляю некоего Ковалева вот и все. Ну найдутся единомышленники это ж ради бога, но я никем не делегирован. И это наша идеология. Буду честен как на духу. В нынешнем протестном движении есть довольно заметный элемент политиканства. Ну вот, господин Удальцов говорил: «Я с площади уйду только после того, как Путин уйдет из Кремля». Ну зачем он это делал? Он же точно знает, что уйти с площади придется гораздо раньше. Вот если бы он принадлежал к диссидентам шестидесятых восьмидесятых, то независимо от политической ориентации он бы сказал: «Я отсюда не уйду, пока меня не вытащат омоновцы, я так решил. Если кто-то хочет со мной остаться пожалуйста, я никого не призываю. Просто сообщаю о своем решении». И он поступил бы честно. Но он говорит другие слова.
И не только левые так поступают. Я не знаю, может быть, и был 6 мая 2012 года отряд засланных казачков среди националистов, я это допускаю. Но когда камни полетели, это делали не только нанятые провокаторы. Понимаете? И это не есть хорошо. Те, кто занимал гражданскую позицию в шестидесятых восьмидесятых, так бы не поступили. Среди нас не нашлось бы таких, это я вам точно говорю.