«Хроника» функционировала очень интересно. Вам дали ее почитать, вы в свою очередь перепечатали в нескольких экземплярах, раздали знакомым, они в свою очередь перепечатали и передали То есть возникали такие ветвящиеся цепочки самиздата. Но оказалось, что эти цепочки работают и в обратном направлении, как каналы сбора информации. В шестом выпуске «Хроники» было помещено обращение к читателям: «Если вы хотите передать Хронике какую-то информацию, то сообщите ее тому, кто дал вам Хронику, а он передаст тому, кто дал ему, и так в конце концов информация дойдет до тех, кто делает выпуски». И замечательное уточнение: «Только не пытайтесь пройти всю цепочку самостоятельно, иначе вас примут за стукача». И когда начиналась работа над выпуском, клочки бумаги, листочки, записанные разными людьми в разных городах и переданные по этим цепочкам, образовывали на столе гору; она рассортировывалась по темам, по жанрам. Мы разбирали каждый свое и начинали из этого делать некие тексты.
Кстати, я думаю, что после первых выпусков «Хроники» у чекистов была какая-то растерянность: а как за это сажать? И, собственно, за что? Нет ни призывов к свержению советской власти, ни призывов к борьбе с режимом, а просто факты. Без комментариев. Потом они поняли, что чего ж тут вихляться, прекрасно можно все равно сажать. Первой была Наташа Горбаневская. Ее посадили уже в декабре 69-го года. В 1972-м Иру Белогородскую. Гарика Суперфина посадили в 73-м. Ковалев, потом Лавут, Великанова Сознавать, что люди сидят ни за что, было невыносимо. (После горбачевской амнистии политзаключенным стало намного легче, а сейчас опять чего-то люди сидеть начали ни за что; так что сейчас опять чего-то как-то нехорошо в душе.)
Сам я посадки не очень боялся наверное, просто из-за скудости воображения. Хотя противная мысль о том, что посадят, конечно, была: «А зачем мне надо быть в лагере, если я все про это уже знаю, никакого дополнительного жизненного опыта мне это принести не может». Но как-то в конце концов обошлось.
В 1981-м я от издания «Хроники» отошел. Почему? Потому что (может быть, мои коллеги по «Хронике» со мной не согласятся) с годами самиздатский механизм ослабевал. Возникали альтернативные источники независимой информации, разные зарубежные издания. И в нашей информации становилось все меньше и меньше новизны. Если в 19681969 годах рассказ о том, что на самом деле происходит на судебных процессах против инакомыслящих, был для очень многих людей откровением, то к 78-му все уже более или менее знали, как ведется следствие, какие обвинения предъявляются на допросах, какие статьи уголовно-процессуального кодекса нарушаются. Интерес к хронике, конечно, падал. Механизм разветвленных цепочек ослабевал, они становились короче, и в каком-то смысле «Хроника» все больше и больше варилась в собственном соку. Время самиздата уходило в прошлое, все чаще информация приходила из тамиздата. В 1983 году ее закрыли.
Я же параллельно увлекся другим сюжетом составлением нелегальных исторических сборников «Память»[3]. Это что, гражданская инициатива, или культурная, или научная? Скорее научная. А одновременно я в «Хронике» подвизался. Это какая инициатива? Наверное, гражданская. Но я не считал себя диссидентом. Интерес мой был в другом. Когда я работал с «Хроникой», мне было безумно интересно вырабатывать навыки работы с информацией. Кладу перед собой пять листочков, на которых разные люди по-разному рассказали об одном и том же событии, вычленяю то, что происходило на самом деле, отсеиваю недостоверное. И ошибиться нельзя, потому что ответственность очень велика, ошибка в выпуске «Хроники» повод для инкриминирования уголовной статьи не только для редакции, но и для того, кто «Хронику» перепечатает или даже просто будет у себя держать. А работа в сборнике «Память» была мне интересна просто потому, что я всегда интересовался историей.
Сейчас, уже в своей ипостаси исследователя, я избегаю термина «диссидентское движение». Движение это движение куда-то, на что-то направленное, с какими-то четкими целями, ориентирами, с лидерами, борьбой и сменой поколений. А какое может быть движение, в котором участвуют вместе монархисты и анархисты, русские националисты и евреи-отказники? Я предпочитаю говорить о диссидентской активности. И в рамках этой диссидентской активности складывались или, наоборот, к ней подключались разного рода полноценные движения. Предположим, движение евреев-отказников. У него были совершенно четкие цели, были явные лидеры. В каком-то смысле движением можно назвать объединение русских националистов. Но с оговорками. Пожалуй, можно говорить о правозащитном движении. Например, в рамках диссидентства возникло в Питере в конце 70-х начале 80-х годов феминистское движение. Отродясь не было в России феминизма и вдруг появился.
Сейчас, уже в своей ипостаси исследователя, я избегаю термина «диссидентское движение». Движение это движение куда-то, на что-то направленное, с какими-то четкими целями, ориентирами, с лидерами, борьбой и сменой поколений. А какое может быть движение, в котором участвуют вместе монархисты и анархисты, русские националисты и евреи-отказники? Я предпочитаю говорить о диссидентской активности. И в рамках этой диссидентской активности складывались или, наоборот, к ней подключались разного рода полноценные движения. Предположим, движение евреев-отказников. У него были совершенно четкие цели, были явные лидеры. В каком-то смысле движением можно назвать объединение русских националистов. Но с оговорками. Пожалуй, можно говорить о правозащитном движении. Например, в рамках диссидентства возникло в Питере в конце 70-х начале 80-х годов феминистское движение. Отродясь не было в России феминизма и вдруг появился.