А я её отблагодарю: у не будет собственный собор, не только алтарь у Святого Креста в Альтер до Чао.”
В ней росло воодушевление. Разве не по воле Провидения этот корсар до сих пор не посмел её тронуть? Что его удержало? Ее состояние, близость материнства? Для таких, как он, это наверняка не имело никакого значения! А ведь он на свой плебейский манер даже выказывал ей некоторое уважение.
Что он собирался делать? Или его соблазнила перспектива высокого выкупа? На миг она задумалась над этим вопросом. Не хотела признаться себе, что предпочла бы открыть иную причину его сдержанности. Забрал её сюда, на свой корабль, чтобы легче совершить насилие, или чтоб её от насилия спасти?
В первый раз такая мысль пришла ей в голову, и в воображении всплыли стаи пьяных пиратов, выламывающих двери и кидающихся на нее. Содрогнулась от ужаса и омерзения. Так могло случиться; это могло её ожидать.
— Но теперь уже не случиться, — прошептала она с облегчением.
Почувствовала что-то вроде благодарности к Мартену и тут же устыдилась этого. Вся её благодарность принадлежала Пресвятой Мадонне, Мадонне из Альтер до Чао-покровительнице семейства Толосса, разумеется лишь её она имела ввиду. Но все же Мартен…
Снова она думает о нем! Ее злило, что он непрестанно проникает в её мысли. Ведь она его ненавидела, презирала, но одновременно не могла устоять перед чем-то…чем-то граничившим с восхищением.
“ — Будь он дворянином, — думала она, — и будь я не в положении, и встреть я его год назад…Quien sabe?”
И поразилась: о чем я думаю? Торопливо перекрестившись, стала бить себя в грудь: изыди, сатана!
Глава IV
Генрих Шульц лежал навзничь, уставившись в низкий потолок капитанской каюты. Еще до ужина он на “Зефире” успел подробно ознакомиться с накладными, счетами и фрахтами “Кастро верде”; рассчитал не только свою долю добычи, но и примерную сумму побочных доходов и процентов от продажи груза и самого трофея.
“ — Будь у меня вдвое больше, чем сейчас, — думал он, — бросил бы плавать. Вернулся бы в Гданьск, вошел в компанию с дядюшкой Готлибом. Купил бы дом. Или может открыл бы меняльную контору. Или основал судоходную компанию. Открыл бы филиалы в Антверпене и Лондоне, завел агентов во всех крупных портах. Да, будь у меня вдвое больше, точно перестал бы плавать.”
Генрих Шульц был натурой мечтательной, но в то же время человеком практичным: свои мечты он воплощал в жизнь, причем с самых юных лет, с самого детства.
В одиннадцать остался сиротой. Опекал его дядя, Готлиб Шульц, богатый гданьский купец, совладелец нескольких торговых судов и каперских кораблей. Но у дяди Готлиба было двое сыновей и только они могли стать наследниками огромного состояния. Только они носили роскошные дорогие одежды, учились в гимназии, брали уроки иностранных языков, ездили на мессы в костеле в карете. Генрих и мечтать не мог ни о чем подобном.
Ел и спал он с прислугой, чистил обувь своим двоюродным братьям, бегал на посылках. Сам научился читать, писать и считать. Познания свои добывал обрывками из подслушанных разговоров, украдкой перелистанных тетрадей и книг, от своих счастливых ровесников, посещавших монастырские школы, с которыми поддерживал деловые отношения, поставляя им сласти и лакомства, купленные на Длинном Рынке, и наконец в порту, где с весны до поздней осени кипела жизнь.
Там он себя чувствовал лучше всего. Мог бы с завязанными глазами найти любой склад пшеницы и ржи, показать чужеземцу, где он может продать ячмень, овес и просо, где хранятся огромные штабели древесины-балок, досок, брусьев, бревен березовых, сосновых и еловых, груды обручей и дубовых клепок; где длинными стройными рядами стоят бочки со смолой и дегтем.