Генрик Ибсен - Пер Гюнт: стихотворения стр 37.

Но в той земле, где жизнь его текла,
в обязанностях мужа и отца,
он был велик с начала до конца.
Он под сурдинку пел мотив простой,
простой мотив он был самим собой.
Он был солдатом маленькой войны,
которую в миру вести должны
мы, земледельцы,  и не нам сердца
испытывать и души: это дело
не созданных из праха, но Творца.
Здесь, на земле, он искалечил тело,
но верю я: перед своим судьей
с неповрежденной встанет он душой.

Теперь, когда прошел он путь земной
и плоть в гробу всего стручок пустой,
а душу судит в горнем небе Бог,
присмотримся к извилинам дорог,
которыми он шел к рядам могил.
Я расскажу вам, братья, как он жил,
нам надлежит поговорить о нем.
Ни счастьем, ни богатством, ни умом
не выделился он в мирской борьбе,
да и в семье держался так себе.
И в Божий храм входил он осторожно,
как бы в сомненье, что молиться можно
Он был чужак. Из Гудбраннской долины
парнишкой он пришел и с той годины
все прятал руку правую в карман
он думал, что людей введет в обман,
как робкие обманывают дети,
но истину не скрыть на этом свете;
хоть он от вас держался вдалеке,
вы все же знали, что на той руке,
которой он не смел вам показать,
четыре пальца было, а не пять.
Так вот. С тех пор прошло немало лет.
Я в Лунде был. Там собран был совет.
То были дни, когда по всей стране
шли разговоры только о войне.
Дождались люди и приказ был дан,
набор объявлен. Старый капитан,
сержанты, пристав, ленсманы за ним
вошли, уселись за столом большим,
и юношей по списку вызывали,
осматривали: плечи, рост, спина,
и сразу в строй и в части посылали.
Народ гудел, теснился у окна
и вот тогда на вызов капитана

парнишка вышел бледный, весь в поту,
обмотана рука тряпицей драной,
рука в крови, куда-то в пустоту
уставлен взгляд и, обрывая фразы,
но подчинясь суровому приказу,
он рассказал историю о том,
как отхватил нечаянно серпом
себе он палец И тогда в дому
так тихо стало. И в лицо ему
немые взгляды сыпались камнями
и долго перед этими глазами
стоял он молча, как побитый зверь,
а капитан привстал из-за стола,
бородкой указал ему на дверь
и даже плюнул, помнится, со зла.
И перед расступившейся толпой
тащился он, понурый, как сквозь строй.
Но только он перешагнул крыльцо
мне показалось, что его лицо
светилось счастьем. И его несло
в какой-то детской озорной отваге
то на вершины, то через овраги
Наутро он пришел в свое село.
А к нам переселился он весной,
арендовал на дальнем косогоре
клочок земли; с ним был малыш грудной,
старуха мать и та, с которой вскоре
он в брак вступил, с которой разделил
неизмеримый труд. Больной рукой
он заступ взял, и камень вековой
в распаханное поле превратил,
хотя его не раз предупреждали,
что воды там весною бушевали.
Как прежде, искалеченную руку
в карман он прятал, хоть его рука
трудами искупила грех и муку.
Но в половодье смыла все река.
Семья спаслась, он вновь построил дом
вон там, вверху, на выступе крутом,
куда не хлынут воды. Но судьба
несла невзгоды: новая изба
была разбита кaмeннoй лавиной.
Но грозным силам он не уступал:
дробил скалу, и строил, и копал.
Меж тем в его семье росли три сына.
Пришла зима, он справил новоселье,
пора направить в школу сыновей
но путь в село лежал через ущелье,
над пропастью он на спине своей
нес младших; старший мог добраться сам,
то вверх, то вниз, ступая по камням.
Так выросли три крепких сорванца,
но, помнится, они недолго жили
в родном краю. Просторы их манили.
Они забыли родину, отца.
В Америке своим умом и хваткой
они смогли составить капитал.
Отец же шел своей дорогой шаткой.
Обременен годами и семьей,
высоких истин он не постигал,
и холодно, как бубенец пустой,
звучали для него слова «народ»,
«гражданский долг», «отчизна», «патриот»
Он в облике своем носил смиренье:
он перенес позор и униженье,
он преступил закон, норвежца честь
он запятнал. Но в этой жизни есть
то высшее, что светит над законом,
как над блестящим ледниковым склоном
пылает солнце. Кровь его и плоть
для мира, для Норвегии была
бесплодный куст, отрезанный ломоть.

Но в той земле, где жизнь его текла,
в обязанностях мужа и отца,
он был велик с начала до конца.
Он под сурдинку пел мотив простой,
простой мотив он был самим собой.
Он был солдатом маленькой войны,
которую в миру вести должны
мы, земледельцы,  и не нам сердца
испытывать и души: это дело
не созданных из праха, но Творца.
Здесь, на земле, он искалечил тело,
но верю я: перед своим судьей
с неповрежденной встанет он душой.

Вот что такое христианство духа
суметь о страшной участи людской
сказать вот так, не оскорбляя слуха.
И эта тема быть самим собой,
он так ее свободно повернул,
не в душу ли ко мне он заглянул?

А я ведь помню! Этот мальчик странный.
В бору я строил домик деревянный,
а он пришел и палец отхватил;
и холм его в ряду других могил
как ни один, быть может, близок мне.
А может статься, все это во сне:
я на своих стою похоронах,
и правда обо мне звучит в словах
священника. Прекрасные слова!
Как хорошо похоронив едва,
припомнить все достойное похвал.
Вот если бы меня он отпевал,
почтенный пастор сельского прихода!
Но мне еще судьба дарует годы.
Как говорят, всему своя пора,
не надо от добра искать добра,
заранее себя не хорони
так люди говорили искони.
Да, христианство это утешенье
Я слышал, и не раз, такое мненье
но я его наивно отвергал,
хоть голос сердца (значит, он не лгал!)