Я выбрал столик неподалеку, поглядывая в его сторону. Лицо его показалось мне жестким, а взгляд еще жестче. Но в этом лице, обрамленном короткой бородкой, проглядывало и некоторое благородство. Моя уверенность только возросла: Мораз. Я был согласен с Шопаром: при взгляде на него сразу чувствовалось «виновен».
Я заказал кофе. Толстяк, не отрывая глаз от газеты, спросил у бармена:
Маленький, черный. Шесть букв.
Кофе?
Шесть букв!
Эспрессо?
Ладно, брось.
Бармен пододвинул мне чашку. Я сказал:
Пигмей.
Толстяк бросил на меня взгляд поверх очков, снова уткнулся в газету и объявил:
То, что ведет человека. Восемь букв.
Бармен рискнул предположить:
«Альфа-ромео»?
Я подсказал:
Сознание.
На этот раз он рассматривал меня дольше и, не отрывая взгляда, произнес:
Отсутствие посадок. Шесть букв.
Целина.
Когда я только начинал работать в полиции и много времени проводил в засадах, я часами разгадывал кроссворды и помнил наизусть все определения. Мой собеседник недобро улыбнулся:
Чемпион, что ли?
Приносит неприятности. Семь букв.
Непруха?
Я положил на стойку свое трехцветное удостоверение:
Легавый.
Думаешь, смешно?
Вам видней. Это вы Ришар Мораз?
Мы в Швейцарии, приятель. И ты можешь засунуть эту карточку себе туда, куда я подумал.
Я убрал документ и одарил его самой любезной улыбкой:
Я подумаю над вашим предложением. А вы пока ответьте мне на несколько вопросов, только быстро и без фокусов. Идет?
Мораз допил пиво, потом снял очки и сунул их в карман комбинезона:
Чего тебе надо?
Я расследую дело об убийстве Сильви Симонис.
Очень оригинально.
По-моему, это дело связано с убийством Манон.
Еще оригинальней.
Вот я и обратился к вам.
Да ты просто чудак, дружище.
Часовщик повернулся к бармену, начищавшему кофеварку:
Плесни еще пивка. От этих тупых придурков всегда хочется пить.
Я пропустил грубость мимо ушей. Мне было уже ясно, что это за тип: напористый горлопан, куда более хитрый, чем позволяла предположить его показная грубость.
Четырнадцать лет прошло, а меня все еще достают из-за этого дела, сказал он подавленно. Ты сам-то видел, в чем меня обвиняли? Там все шито белыми нитками. Их козырь эта игрушка, меняющая голос, изготовленная в мастерской, где работала моя жена.
Я пропустил грубость мимо ушей. Мне было уже ясно, что это за тип: напористый горлопан, куда более хитрый, чем позволяла предположить его показная грубость.
Четырнадцать лет прошло, а меня все еще достают из-за этого дела, сказал он подавленно. Ты сам-то видел, в чем меня обвиняли? Там все шито белыми нитками. Их козырь эта игрушка, меняющая голос, изготовленная в мастерской, где работала моя жена.
Я в курсе.
И тебе не смешно?
Смешно.
Получается еще смешнее, если знать, что мы с женой тогда как раз разводились. Я с этой сушеной треской обменивался только заказными письмами. Какие из нас сообщники?
Он схватил очередную кружку и разом ополовинил ее. Когда он поставил ее на стойку, с бороды у него свисали хлопья пены. Утершись рукавом, он подвел итог:
Все это домыслы французских полицейских!
Я снова обратил внимание на его руки, особенно на перстни. Один в виде звезды, обрамленной византийским плетеным узором. На другом был выбит витой орнамент. Еще один представлял собой круг с поперечным штрихом, изображавший рабский ошейник. Внутренний голос снова шепнул мне: «виновен». Это был голос Шопара с его теорией о трети вины.
У вас ведь и раньше были проблемы с законом?
Совращение несовершеннолетней? Приятель, да это я должен был жаловаться на сексуальные домогательства!
Он снова выпил за здравие своего юмора. Я закурил.
К тому же у вас не было алиби.
А что все люди делают в половине шестого? Правильно, возвращаются с работы домой. Но вам, полицейским, надо, чтобы в момент совершения преступления все пили коктейль с друзьями, вы хотите, чтобы сотни человек подтвердили алиби, поднесли его вам на блюдечке.
Допив последний глоток, он со стуком поставил кружку на стойку.
Вот смотрю я на тебя, сказал он, и вижу, что ты дела моего не знаешь. Ты тут ни при чем, приятель. Я вот думаю, правомочен ли ты расследовать это дело даже во Франции.
У вас был мотив.
Он снова усмехнулся. Похоже, наша беседа его развеселила. Если только не пиво сделало его таким жизнерадостным.
Глупее не придумаешь! По-твоему, я бы убил ребенка из профессиональной зависти? Он протянул свою толстую ручищу. Посмотри на эту пятерню, приятель. Она способна творить чудеса. У Сильви были золотые руки, что правда, то правда. И у меня не хуже, спроси у кого хочешь. Да и повышение я, в конце концов, получил. Все это куча дерьма.
Но вы же могли месяцами звонить Сильви только для того, чтобы ей напакостить.
Нет, ты точно ничего не знаешь об этом деле. Иначе бы знал: в тот вечер убийца приходил в больницу и звонил Сильви Симонис оттуда. Измывался над ней из телефонной кабины, в нескольких метрах от ее палаты.
Этого я не знал. А бегемот тем временем продолжал:
Он звонил из телефонной будки в больничном холле. Как, по-твоему, я бы втиснулся в эту будку с моим-то брюхом? Он похлопал себя по животу. Вот оно мое алиби!