Кардинал надел перевязь со шпагой, самодовольно оглядел свои красивые и холеные руки и, отбросив грубые замшевые перчатки, полагающиеся по форме, надел обыкновенные шелковые.
В эту минуту дверь отворилась.
Лейтенант дАртаньян, доложил камердинер.
Вошел офицер.
Это был мужчина лет тридцати девяти или сорока, небольшого роста, стройный, худой, с живыми, умными глазами, с черной бородой, но с проседью на голове, что часто бывает у людей, которые прожили жизнь слишком весело или слишком печально, в особенности если волосы у них темные.
ДАртаньян, войдя в комнату, сразу же узнал кабинет кардинала Ришелье, где ему пришлось побывать однажды. Видя, что здесь никого нет, кроме мушкетера его роты, он внимательно посмотрел на этого человека в одежде мушкетера и сразу же узнал в нем кардинала.
ДАртаньян остановился в позе почтительной, но полной достоинства, как подобает человеку из общества, привыкшему часто встречаться с вельможами.
Кардинал устремил на него взгляд, скорее острый, нежели глубокий, рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд молчания спросил:
Вы господин дАртаньян?
Так точно, монсеньер, ответил офицер.
Кардинал еще раз посмотрел на умную голову, на лицо, чрезвычайную подвижность которого обуздали годы и опытность. ДАртаньян выдержал испытание: на него смотрели некогда глаза поострее тех, что подвергали его исследованию сейчас.
Вы поедете со мной, сударь, сказал кардинал, или, вернее, я поеду с вами.
Як вашим услугам, монсеньер, ответил дАртаньян.
Я хотел бы лично осмотреть посты у Пале-Рояля. Как вы думаете, это опасно?
Опасно, монсеньер? удивился дАртаньян. Почему же?
Говорят, народ совсем взбунтовался.
Мундир королевских мушкетеров пользуется большим уважением, монсеньер, и, в случае надобности, я с тремя товарищами берусь разогнать сотню этих бездельников.
Но вы знаете, что случилось с Коменжем?
Господин Коменж гвардеец, а не мушкетер, ответил дАртаньян.
Вы хотите сказать, заметил кардинал, улыбаясь, что мушкетеры как солдаты лучше, чем гвардейцы?
Каждый гордится своим мундиром, монсеньер.
Только не я, рассмеялся Мазарини. Вы видите, я променял его на ваш.
Черт побери! воскликнул дАртаньян. Вы это говорите из скромности, монсеньер! Что до меня, то, будь у меня мундир вашего преосвященства, я удовольствовался бы им и позаботился бы о том, чтобы никогда не надевать другого.
Черт побери! воскликнул дАртаньян. Вы это говорите из скромности, монсеньер! Что до меня, то, будь у меня мундир вашего преосвященства, я удовольствовался бы им и позаботился бы о том, чтобы никогда не надевать другого.
Да, только для сегодняшней прогулки он, пожалуй, не очень надежен. Бернуин, шляпу!
Слуга подал форменную шляпу с широкими полями. Кардинал надел ее, лихо заломив набок, и обернулся к дАртаньяну:
У вас в конюшне есть оседланные лошади?
Есть, монсеньер.
Так едем.
Сколько человек прикажете взять с собою, монсеньер?
Вы сказали, что вчетвером справитесь с сотней бездельников; так как мы можем встретить их две сотни, возьмите восьмерых.
Как прикажете.
Идите, я следую за вами. Или нет, постойте, лучше пройдем здесь. Бернуин, посвети нам.
Слуга взял свечу, а кардинал взял со стола маленький вырезной ключ, и, выйдя по потайной лестнице, они через минуту очутились во дворе Пале-Рояля.
II
НОЧНОЙ ДОЗОР
Десять минут спустя маленький отряд выехал на улицу Добрых Ребят, обогнув театр, построенный кардиналом Ришелье для первого представления «Мирам»; теперь здесь, по воле кардинала Мазарини, предпочитавшего литературе музыку, шли первые во Франции оперные спектакли.
Все в городе свидетельствовало о народном волнении. Многочисленные толпы двигались по улицам, и, вопреки тому, что говорил дАртаньян, люди останавливались и смотрели на солдат дерзко, с угрозой. По всему видно было, что у горожан обычное добродушие сменилось более воинственным настроением. Время от времени со стороны рынка доносился гул голосов. На улице Сен-Дени стреляли из ружей, и по временам где-то внезапно и неизвестно для чего, единственно по прихоти толпы, начинали бить в колокол.
ДАртаньян ехал с беззаботностью человека, для которого такие пустяки ничего не значат. Если толпа загораживала дорогу, он направлял на нее своего коня, даже не крикнув «Берегись!»; и, как бы понимая, с каким человеком она имеет дело, толпа расступалась и давала всадникам дорогу. Кардинал завидовал этому спокойствию; и, хотя оно объяснялось, по его мнению, только привычкой к опасностям, он чувствовал к офицеру, под начальством которого вдруг очутился, то невольное уважение, в котором благоразумие не может отказать беспечной смелости.
Когда они приблизились к посту у заставы Сержантов, их окликнул часовой:
Кто идет?
ДАртаньян отозвался и, спросив у кардинала пароль, подъехал к караулу. Паролем были слова: «Людовик» и «Рокруа».
После обмена ими дАртаньян спросил, не лейтенант ли Коменж командует караулом.
Часовой указал ему на офицера, который стоя разговаривал с каким-то всадником, положив руку на шею лошади. Это был тот, кого искал дАртаньян.
Господин де Коменж здесь, сказал дАртаньян, вернувшись к кардиналу.