В пивбаре собирались все: менты, заходившие проверить общественный порядок и при этом опрокинуть кружку-другую у бармена, новоиспеченные бизнесмены после посещения следователя, художники, собиравшиеся большими компаниями и шумно сдвигавшие несколько столов вместе, юная тернопольская богема для болтовни и отчасти чтения стихов. Когда набивалось достаточно посетителей, раскрасневшемуся блондину помогала официантка она разносила пиво и мыла бокалы.
«Moscow, Moscow забросаем бомбами, будет вам Олимпиада, ого-го-го!» пели мы парафраз известной песни, которую классифицировали как антисоветскую: за нее можно было вылететь из института.
С 1982 года начали умирать генсеки. Это случалось почти каждый год, и страна привыкла к этому ритуалу. Траурные марши военного оркестра становились единственной музыкой страны, в которой мы жили, но которую не воспринимали.
Для нас, студентов 80-х, это не предвещало ничего хорошего и ощущалось досадное неудобство: частые трауры были связаны с запретом музыки и всевозможных забав. Тогда некоторые даже пострадали: бдительные песиголовцы системы выискивали по студенческим общежитиям тех, кто нарушал будущий тезис «у нас секса нет», и тех, кто не придерживался общегосударственного траура по случаю ухода любимого вождя. А такие всегда находились, разогретые алкоголем.
Моя первая поездка в столицу родины Москву произошла зимой в начале 1982 года. Мы с приятелем ехали в плацкартном вагоне поезда Львов Москва и слушали траурные марши (именно тогда умер Суслов). Получилось так, что какая-то родственница приятеля вышла замуж за москвича (что, очевидно, было тогда большим везением). Эта родственница встретила нас на Киевском вокзале, и мы на метро доехали до гостиницы «Космос», рядом с которой должны были жить в старом доме с лифтом, двери которого нужно было закрывать самому (под характерные звуки металлических дверей и шум движения).
Еще на вокзале удалось хватануть морозного московского воздуха вместе с русским матом: «Колян, давай, блядь, ко второму вагону!» кричал напарнику носильщик в форменной одежде (шинели и фуражке), и оба быстро толкали перед собой тележки для багажа, пробираясь сквозь толпу, которая неохотно расступалась. На вокзале была тьма людей: тех провожали, тех встречали.
Мы попали в обычную московскую коммуналку с длинным коридором, общей кухней и туалетом. Родственница приятеля занимала со своим нынешним мужем две довольно просторные комнаты. Он (как оказалось, то ли бывший летчик, то ли охранник Сталина) был в ту пору пожилым и немощным, так что их брачный контракт был заключен с двусторонней выгодой: он получит уход, она московскую прописку, а после его смерти и жилье в Москве. Как они нашли друг друга не знаю.
Прожив там несколько дней, мы легко настроились на московский ритм: изучили карту метро, умели бросать жетоны и проходить к эскалатору, спускаться к поездам и подниматься на поверхность. Москва произвела на нас, провинциалов, сильное впечатление. Наш русский москвичи угадывали легко, спрашивали: «С Украйны, ребята?»
В «Букваре», по которому я учился в первом классе, на первой странице был трогательный рисунок: Мавзолей и бесконечный поток людей на Красной площади. Этот поток формировался в Александровском саду на протяжении нескольких часов, а потом выходил на площадь, где все направлялись посмотреть на вождя. Где-то в стороне от Исторического музея была комната для хранения вещей, что, по мнению охраны, представляло опасность для вождя мирового пролетариата. Даже при входе в сам мавзолей переодетые в гражданское гебешники внимательно следили за каждым, кто входил внутрь. Быть в Москве и не видеть Ленина это то же, что быть в Риме и не видеть Папы Римского. Но в Рим нас не пускали, поэтому приходилось довольствоваться Лениным.
Прожив там несколько дней, мы легко настроились на московский ритм: изучили карту метро, умели бросать жетоны и проходить к эскалатору, спускаться к поездам и подниматься на поверхность. Москва произвела на нас, провинциалов, сильное впечатление. Наш русский москвичи угадывали легко, спрашивали: «С Украйны, ребята?»
В «Букваре», по которому я учился в первом классе, на первой странице был трогательный рисунок: Мавзолей и бесконечный поток людей на Красной площади. Этот поток формировался в Александровском саду на протяжении нескольких часов, а потом выходил на площадь, где все направлялись посмотреть на вождя. Где-то в стороне от Исторического музея была комната для хранения вещей, что, по мнению охраны, представляло опасность для вождя мирового пролетариата. Даже при входе в сам мавзолей переодетые в гражданское гебешники внимательно следили за каждым, кто входил внутрь. Быть в Москве и не видеть Ленина это то же, что быть в Риме и не видеть Папы Римского. Но в Рим нас не пускали, поэтому приходилось довольствоваться Лениным.
Январь 1982 года в Москве типично московский январь: падал снег, держался мороз на уровне 1520 градусов, город узнавался по когда-то услышанным топонимам: Савёловский вокзал, Белорусский вокзал, станция Ногина, Кремль, собор Василия Блаженного, Лобное место, ЦУМ, универмаг «Лейпциг», Ваганьковское кладбище.