Я понимаю, что не доверяю людям и обесцениваю их своей язвительной критикой, тем самым отталкиваю их от себя. Но делать-то с этим что? Почему ты мне никогда не говоришь, что надо с этим сделать?
Почему ты думаешь, что я знаю, что тебе делать?
Я же хожу к тебе для этого, разве нет?
Насколько я помню, ты ходишь ко мне, чтобы изменить свою жизнь.
Да, но как я смогу изменить свою жизнь, не зная, что надо делать?
Твоя жизнь изменится по-настоящему не тогда, когда ты будешь делать что-то другое, а когда ты сама станешь немного другой. А для этого не нужно ничего делать специально: просто живи, исследуя и оставляя себе то, что нравится, постепенно меняя то, что не нравится или перестало удовлетворять. Если тебе непременно хочется что-то поделать, можешь пойти на тренинг, там тебя обучат какому-нибудь новому навыку, и тогда ты сможешь делать что-то новое. Но если внутри ты останешься той же, то новый навык вряд ли кардинально изменит твою жизнь. А что именно тебе бы хотелось сделать? Ты так часто про это говоришь
Анна смутилась, какое-то время не решаясь этого произнести, но раз уж все по-честному:
На самом деле, я хотела бы стать такой, как Вера.
Как же трудно признаваться в том, что хочешь быть как кто-то! Какой позор! В ее памяти все еще всплывали слова «гламурных красоток», от которых было невыносимо стыдно: «жалкая подражает»
Ты смущена?
Да, стыдно признаваться в том, что хочу кому-то подражать.
Для меня это разные вещи. Быть как кто-то это обладать некими качествами, которые самому хотелось бы иметь, но которых ты пока не имеешь, или тебе трудно их себе присвоить. А подражать значит копировать кого-то: стиль поведения или одежду. Это и вправду может выглядеть довольно жалко. Так какие качества ты хотела бы присвоить из тех, что тебе нравятся в твоей подруге?
Легкость на подъем, улыбчивость, ощущение света, любовь к людям, которые платят ей взаимностью. Чувство стиля в одежде, в жизни. Большое количество друзей, непринужденность в общении, способность везде быть своей, да много еще чего Не очень-то на меня похоже, по-моему.
Правда, не очень. А что же похоже на тебя, какая ты?
Я? Выгляжу кое-как, вся какая-то скукоженная и внутри и снаружи, людей избегаю, новых событий тоже. Работу поменять боюсь, хотя давно ненавижу. Я недоделанная, и из меня никогда не получится главного бухгалтера, так, во всяком случае, считает наш Феоктист Петрович.
Язвишь и ерничаешь? Показательно София улыбнулась. Как ты относишься к себе так и к другим людям. Ты их критикуешь и отталкиваешь не только потому, что боишься близости, но и потому, что по-другому не можешь к ним относиться, ведь к себе ты еще более безжалостна. Ты не сможешь быть легкой, непринужденной и светлой с другими, пока ты не поменяешь отношение к себе самой.
Но как???
Давай попробуем понять, когда это все у тебя началось
Ганс радостно взялся за свою работу, руки соскучились по делу, которое хорошо знали и любили. Старый рыбак заметно приободрился и даже как будто помолодел. Теперь, выходя в море, они с Себастьяном приносили неплохой улов, который могли сдавать в лагуне на переработку и получать деньги, хоть и не очень большие.
Гансу не терпелось дождаться возвращения Хилого. Он боялся одного: Хилый был явно не очень наблюдателен, к тому же одурманен идеями Правления он мог упустить детали, очень важные для Ганса и его плана. В это лето туман не был таким густым, и Ганс надеялся, что отряду все же удастся заметить хоть что-то необычное.
Разведчики вернулись через три недели. Ганс, извещенный об этом всезнающей Бертой, уже с обеда сидел в «Тугом пузе», боясь пропустить хоть каплю новостей, в надежде, что Хилый не сможет не зайти, чтобы пропустить кружечку пива. Клаус за это время уже три раза куда-то бегал и возвращался, Стефан лежал дома в жару, Петер повредил ногу на ловле рыбы и тоже отлеживался дома. Ганс с грустью осознал, что он почти не скучает о своих закадычных друзьях: о том, что его по-настоящему волновало, они даже думать не хотели, а то, чем живут они, давно стало неинтересно ему самому
Разведчики вернулись через три недели. Ганс, извещенный об этом всезнающей Бертой, уже с обеда сидел в «Тугом пузе», боясь пропустить хоть каплю новостей, в надежде, что Хилый не сможет не зайти, чтобы пропустить кружечку пива. Клаус за это время уже три раза куда-то бегал и возвращался, Стефан лежал дома в жару, Петер повредил ногу на ловле рыбы и тоже отлеживался дома. Ганс с грустью осознал, что он почти не скучает о своих закадычных друзьях: о том, что его по-настоящему волновало, они даже думать не хотели, а то, чем живут они, давно стало неинтересно ему самому
Хилый явился под вечер, взял самую маленькую кружку пива и сначала долго молчал.
Ну скажи хоть что-нибудь, взмолился Ганс, как Гора? Что вы видели? Нашли ли то, что искали?
Я не могу тебе этого сказать, дружище. Смотрители, еще прежде чем отправить нас к Горе, строго-настрого запретили с кем-нибудь говорить об этом. Да никто и не знал, кроме тебя, и то потому, как я понял, что это была твоя идея. Хилый был необычно печален и задумчив, в глазах его стояла какая-то странная тоска, прежде ему совсем несвойственная.