У вас все в порядке? поинтересовался голос Нефертити.
Д-да, уже выхожу, заикаясь, ответил я и принялся спешно одеваться. Я не стал бросать салфетку в мусорное ведро. «Ничего она не увидит, не доставлю ей такой радости». Я обернул липкий комок другими салфетками и сунул в карман. Кожа немного зудела.
Зашнуровав кеды, я взглянул в зеркало. В полумраке комнаты цвета приобретали темные оттенки, мое лицо казалось шоколадным. Кожный зуд усилился. Обгорел, понял я. Лицо было не шоколадным, а темно-бурым. Мне стало страшно, я отпер дверь.
Нефертити смотрела испытующими глазами. Я попытался юркнуть мимо, но она окликнула меня:
Ваша сдача.
Я же просил на все
Я все-таки поставила вам десять минут вместо двадцати Хотя вижу, что и это много
Я молча сгреб деньги, буркнул «спасибо» и вышел.
На улице я осмотрелся. До дому было минут пять пешком, и я не знал, как преодолеть это расстояние с пылающей красным физиономией. На всякий случай я принялся улыбаться прохожим. Сначала от меня отшатнулась бабушка с пакетиком, потом парень в спортивном костюме грубо хохотнул вслед, и сразу после этого я встретился глазами с милиционером.
Милиционер воспринял мою улыбку с подозрением. Впрочем, любой на месте милиционера воспринял бы с подозрением заискивающе улыбающегося юнца с лицом цвета варено-копченой колбасы. Милиционер спросил у меня паспорт. Паспорта при мне не оказалось. Тогда милиционер велел показать содержимое карманов. Я достал ключи, кошелек, мелочь и комок салфеток. Надо ли уточнять, что именно этот последний предмет вызвал у опытного стража живейший интерес. Его профессиональное чутье подсказывало, что в салфетку непременно завернуто что-то запрещенное. Что-то пахнущее большими деньгами.
Милиционер принялся разворачивать салфетки с трепетом и волнением ребенка, разворачивающего новогодний подарок.
Я пискнул:
Не надо
Мой страх милиционер принял за подтверждение своих догадок и принялся разворачивать каждую складку с каким-то совсем уж иезуитским наслаждением. Я наморщился, кожа горела кремлевской звездой. Милиционер торжествующе приподнял последнюю складку. Я зажмурил глаза. Наступила гробовая тишина. Даже прилетевшие с юга грачи перестали трещать и уставились на нас.
Это что? глухо донеслось из самых недр милицейского организма.
Я раскрыл глаза. Милиционер рассматривал свои слипшиеся пальцы.
Это это крем для загара, выпалил я. Я часто загораю Я даже ткнул пальцем в свое лицо.
Милиционер дернул головой, моргнул, бросил салфетки на асфальт, отер пальцы о китель, опомнившись, принялся тереть то место на кителе, о которое отер пальцы. И какими-то рывками пошел прочь.
На этот вечер у нас с мамой был запланирован поход в театр. Чтобы избежать катастрофы, я сказался больным и остался дома. Мама пошла в театр без меня. Пока я мазал физиономию кефиром, эффектный пожилой господин угощал маму шампанским в театральном буфете. Пожилой господин оказался доктором наук и после спектакля пригласил маму в кафе. Они подружились, и мама перестала уделять внимание моей бледности. Теперь в солярий ходить не нужно, разве что ради встречи с Нефертити.
Попасть на Новодевичье кладбище
Черные, реже красные и серые. Крепкие устойчивые и хрупкие покосившиеся. Совсем редкая находка деревянные, таких всего несколько. Многие увенчаны мраморными изваяниями, некоторые оформлены барельефами, попадаются скульптуры в полный рост, но абсолютное большинство украшено простыми фотографическими портретами. Красавицы и дурнушки, бравые вояки, покорители Арктики, интеллигенты-очкарики внимательно смотрят из своих овалов. Вдруг в глаза заглядывает восьмилетний мальчик в матроске. Его белобрысая головка обрамлена в стекло в середине белой мраморной плиты. Под фотографией мальчика вырезан кораблик и написано «Володенька». Я опускаю глаза, иду скорее прочь от Володеньки, от его мамы, пережившей сына на 43 года, и от папы, смерть которого совпала с годом апогея репрессий. Нет, Володенькин папа не был расстрелян, умер сам, иначе лежал бы не под белым камушком, а где-нибудь на дне безымянной ямы. Повсюду лесом стоят могильные плиты, памятники и изваяния. Я на Новодевичьем кладбище, месте упокоения советской элиты.
Забыть Володеньку с семейством легко здесь так много интересного. Вот приземистая тумба с детским писателем, его считалочка скачет в мозгу и задорно выпихивает неприятные мысли. Вот заслуженная киноартистка, черно-белые ноги которой не давали мне уснуть в детстве. А вот целый выводок Героев Социалистического Труда и один генерал-майор. К концу аллеи Володеньки как не бывало.
Одна интересная пара заставляет меня остановиться. Если бы я мог посоветовать археологам будущего, по каким персонажам следует изучать ушедшую эпоху страны, я бы выбрал этих двоих. Ее мраморную голову украшает высокая прическа, на полированной шее бусы из чего-то увесистого, взгляд горделивый, присущий директрисе центральной московской спецшколы.
Он из бронзы. Шея забрана пластинами форменного воротника с шитьем. Плечи погоны, грудь шайбы медалей. Голова вылеплена грубо, без деталей. Наверняка они были крепкой семейной ячейкой. Правда, ее гладкий мрамор выглядит много качественней его угловатых бронзовых черт. Наверное, потому, что она умерла первой и скульпторы в те времена были мастеровитее. А может, наследники сэкономили на памятнике военному. Ведь неизвестно, любили ли они его так же, как он свою супругу.