Письмо 26a
<ок. 14 февраля 1925 г.>
Цветаева Пастернаку
Дорогой Борис,
1го февраля, в воскресенье, в полдень родился мой сын Георгий. Борисом он был 9 месяцев во мне и 10 дней на свете но желание С. (не треб<ованье>) было назвать его Георгием и я уступила. И после этого облегчение. Знаете, какое чувство во мне работало? Смута, некая внутренняя неловкость: Вас, Любовь, вводить в семью: приручать дикого зверя Любовь, обезвреживать барса (Барсик, так было было бы! уменьшительное). Ясно и просто: назови я его Борисом, я бы навеки простилась с Будущим: Вами, Борис, и сыном от Вас. Та́к, назвав этого Георгий, я сохр<аняю> права на Бориса, то есть на Вас и Борюшка, это не безумие, я просто чутко слушаю себя, Вас и Будущее.
Георгий моя дань долгу, преданности, доблести и Добровольчеству, это тоже я, не отрекаюсь. Но не Ваша я. Ваша я в Борисе.
Борис, все эти годы живу с Вами, с Вашей душою, как Вы с туй карточкой, Вы мой воздух и мой вечерний возврат к себе. Иногда Вы во мне стихаете, когда я стихаю в себе. Но чуть стих или дуновение иных земель Ваше имя, Ваше лицо, Ваш стих. Жила эту зиму «Детством Люверс», изумительной книгой. (Да, книга, несмотря на, кажется, 70 страниц.) Многое, по поводу нее, записала, м.б. напишу.
Если бы я умерла, я бы Ваши письма и книги взяла с собой в огонь (в Праге есть крематорий) уже было завещано Але чтобы вместе сгореть как в скитах! Но уцелела: чудом, всё произошло неожиданно, в деревне и почти без врачебной помощи. Третий день как встала. Мальчик хороший, с прелестными чертами, по всем отзывам и моему чутью в меня. Сколько писем за эту зиму! Не отослала ни одного, все равно Вы их читали! Да все их, как всю себя, могу стисн<уть> в одно слово <оборвано>
Продолжение
Борюшка, я еще никогда никому из любимых не говорила ты, разве в шутку, от неловкости и явности внезапных пустот я вся на Вы, а вот с Вами, с тобой это ты неудержимо рвется, мой большой брат!
Борис, я два года, я больше двух лет тебя люблю, ты ведь не скажешь, что это воображение. Люблю, мне это иногда кажется пустым словом, заменим: хочу, жалею, восхищаюсь и т. д., замени, т. е. не существенно. Мне всегда хочется сказать: я тебя больше, лучше, чем люблю. Ты мне насквозь родной, такой же жутко, страшно родной, как я сама, без всякого уюта, как горы. (Это не объяснение в любви, а объяснение в судьбе.)
Ни одна моя строка, ни одна моя тоска, ни один мой помысел не минут тебя. Читала Детство Люверс, как дневник. Наше царство где и когда?
Когда я думаю о жизни с Вами, Борис, я всегда спрашиваю себя: как бы это было?
Когда я думаю о жизни с Вами, Борис, я всегда спрашиваю себя: как бы это было?
Я приучила свою душу жить за окн<ами>, я на нее в окно всю жизнь глядела, о только на нее! не допуск<ала> ее в дом, как не пускают, не берут в дом дворовую собаку или восхитительную птицу. Душу свою я сделала своим домом, но никогда дом душой. Я в жизни своей отсутствую. Душа в доме, душа дома для меня немыслимость, именно НЕ мыслю.
Борис, сделаем чудо.
Да, когда я думаю о своем смертном часе, я думаю: кого? чью руку? И только твою! Я не хочу ни священника, ни поэтов (не сердись!), я хочу того, кто только для меня одной знает слова, из-за, через меня их узнал, нашел. Я хочу покоя силы в телесном ощущении руки. Я хочу твоего обещ<ания> <вариант: слова>, Борис, на ту́ жизнь.
Наши жизни похожи, я тоже люблю тех, с кем живу, но это доля. (Ты <оборвано>.) А есть: рок (гос) утес. Доля же дол. Ты мой вершинный брат, все остальное в моей жизни аршинное.
«Игры слов и смыслов», какую-нибудь книгу свою я так назову. Восстановление утраченного первичного смысла путем сопоставления якобы случайных созвучий. Восстановленный брак, союз, связь.
Борис, а ты помнишь Лилит? Борис, а не было кого-нибудь до Адама?
Твоя тоска по мне тоска Адама по Лилит, до-первой и не-числящейся. (Отсюда моя ненависть к Еве!)
Жена Эренбурга рассказывала, как вы вместе ехали на вокзал (они уезжали, Вы провожали). «Был замечательный вечер». Борис, это ты со мной ехал на вокзал, меня провожал.
Только не на глаз<ах> встречу, только не на глазах!
Все стихи и вся музыка обещания обетованной земли, которой здесь нет. Поэтому безответственны и беспоследственны. Они сами то!
Письмо 26б
14 февраля 1925 г.
Цветаева Пастернаку
<Вверху письма:>
Это не сантиментальность, а просто Анютин глазок.
Борис!
1го февраля, в воскресенье, в полдень родился мой сын Георгий. Борисом он был девять месяцев в моем чреве и десять дней на свете, но желание С. (не требование) было назвать его Георгием и я уступила. И после этого облегчение.
Знаете, какое чувство во мне работало? Смута, некая неловкость: Вас, Любовь, вводить в семью, приручать дикого зверя любовь, обезвреживать барса (Барсик так было было бы! уменьшительное). Ясно и просто: назови я его Борис, я бы навсегда простилась с Будущим: Вами, Борис, и сыном от Вас. Та́к, назвав этого Георгием, я сохранила права на Бориса. (Борис остался во мне.) Вы бы ведь не могли назвать свою дочь Мариной? Чтобы все звали и знали? Сделать общим достоянием? Обезвредить, узаконить?