Знаешь, почему я их храню? Когда-то я был беден. Очень беден. В детстве у меня была одна мечта – досыта поесть. Нас было пятеро у отца с матерью. Отец всю жизнь работал в поле и умер на пашне, оставив нас без гроша. Мать зарабатывала вязанием кружевных воротников – четверть галарна за дюжину. Этих денег нам хватало только на оплату жилья, хлеб и молоко. Когда мне было десять лет, я подхватил гнилую лихорадку, и лекарь сказал, что меня спасет только чудо. Тогда мать продала единственную ценную вещь в доме – серебряную солонку, свадебный подарок отца. На вырученные деньги она купила лекарств, еды и этого солдатика, которого я не выпускал из рук, пока болел.
– Отец, это очень трогательно. Я напишу об этом балладу.
– Твое счастье – или несчастье – в том, что ты вырос в богатстве и беспечности. Ты не знаешь, что такое нищета.
– Спаси меня Единый! Ложка тоже особенная?
– Этой ложкой, которой, как ты изволил выразиться, едят хамы, ели мы в детстве – одной ложкой, по очереди. Другой ложки у нас не было. Тебе не мешало бы недельку-другую поесть такой.
– Отец, я… – Ди Марону-младшему почему-то больше не хотелось ерничать. – Прости меня. Я все понял. Я был не прав.
– Это хорошо, что ты понял. Я храню эту ложку и этого солдатика всю свою жизнь, чтобы не забывать о том, откуда я, как я жил в детстве, и память о прошлом помогает мне ценить то, что я имею сейчас. Ты не испытал нищеты и голода; я, слава Единому, об этом позаботился. Однако это не извиняет твоего легкомыслия и твоего щенячьего фанфаронства, – банкир достал из кошеля на поясе свиток со злополучной поэмой, подошел к камину, затопленному на ночь. – Сам бросишь ее в огонь или мне позволишь?
– Сам, – юноша проглотил ком в горле, шагнул к отцу, взял свиток.
Пергамент корчился на горящих в камине дровах, и сердце ди Марона-младшего наполнила грусть – поэма и впрямь была хороша. Голос отца, стоявшего за спиной, потерял металлические нотки; теперь отец говорил с болью и нежностью.
– Я хочу тебе счастья, сынок. Единый дал мне только одного сына, хотя мы с женой хотели много детей. В тебе моя надежда. Я стар, скоро Единый заберет меня, и все достанется тебе. Твое беспутство и твоя бесшабашность пугают меня. Поэтому я намерен тебя женить. Не возражай, все уже решено.
– Женить? – спросил юноша, не отрывая взгляда от догорающего свитка. – На ком?
– На хорошей девушке. Не сомневайся, она тебе понравится. Я нашел тебе лучшую девушку из всех. Скоро вы встретитесь. А до тех пор прошу об одном – никаких сочинений об императоре, никаких пьяных выходок и похождений по притонам. Ты позоришь меня, Уэр. Ты позоришь свою мать. Подумай об этом, сын. Пора становиться взрослым и заняться настоящим делом…
Теперь, стоя на пороге амбара, связанный сыновьями трактирщика, Уэр ди Марон вспомнил этот разговор. Конечно, отец тогда был прав. А он просто идиот. И вся надежда теперь – этот незнакомый ему старик. Кто он, вордланы его забери?
– Меня зовут Ферран ди Брай, – сказал старик, будто угадав мысли и юноши, и трактирщика Иола. – Что здесь происходит?
– Этот негодяй пытался обесчестить мою дочь, – заявил Йол, сделав шаг к старику и уперев руки в бока. – А тебе-то что, старче?
– Просто спросил, – отвечал старик. – Разве нельзя просто спросить?
– Это наши семейные дела, – Йол ухмыльнулся. – Так что иди в свою комнату и ложись спать, приятель. Мы без тебя разберемся.
– Добрый местьер, прошу тебя, помоги мне! – неожиданно для самого себя завопил ди Марон, падая в пыль на колени. – Они же изувечат меня, эти вепри! Во имя Единого!
– Сам виноват, – сказал старик. – Нечего было соблазнять эту девушку.
– Девушку? – Ди Марон не удержался от презрительного смешка.