Зачем? спросил полковник Кассад. Вряд ли это что-то даст.
Вайнтрауб улыбнулся:
Напротив. По меньшей мере это развлечет нас и поможет хоть немного узнать друг друга, прежде чем Шрайк или еще какая-нибудь гадость свалится нам на голову. Кроме того, возможно, мы поймем что-то очень важное, и в решающий момент это спасет жизнь всем нам. Если, конечно, у нас хватит ума выделить то общее, что связывает наши судьбы с капризами Шрайка.
Мартин Силен рассмеялся, закрыл глаза и продекламировал:
К спине дельфина приникая
И взявшись за плавник,
Невинных души смерть переживают,
И снова открываются их раны.[5]
Это Лениста, не так ли? спросил отец Хойт. Я изучал ее творчество в семинарии.
Почти, ответил Силен, открывая глаза и наливая еще вина. Это Йейтс. Старый хер жил за пятьсот лет до того, как Лениста в первый раз потянула свою мамашу за железную сиську.
Послушайте, сказала Ламия, ну расскажем мы друг другу свои истории, и что? Встретившись со Шрайком, мы просто сообщим ему свои желания. Одно он выполнит, остальные паломники умрут. Правильно?
Так гласит легенда, подтвердил Вайнтрауб.
Шрайк не легенда, отозвался Кассад. И стальное дерево тоже.
Тогда что толку надоедать друг другу историями? спросила Ламия Брон, отправляя в рот последнее шоколадное пирожное.
Вайнтрауб тихонько погладил по голове спящую дочку.
Мы живем в странные времена, задумчиво произнес он. Поскольку мы входим в ту ничтожную долю процента граждан Гегемонии, которые предпочитают путешествовать не по Сети, а в открытом космосе, от звезды к звезде, мы представляем самые разные эпохи нашего недавнего прошлого. Мне, например, шестьдесят восемь стандартных лет, но из-за сдвигов во времени, вызванных моими путешествиями, я мог бы растянуть эти трижды двадцать и восемь лет на целый век истории Гегемонии, если не больше.
И что? спросила Ламия.
Вайнтрауб взмахнул рукой, адресуя свои слова всем сидящим за столом:
Каждого из нас можно уподобить и острову в океане времени, и самому этому бескрайнему океану. Или, говоря не столь высокопарно, каждый из нас, возможно, держит в руках недостающий кусочек головоломки, которую еще никому не удавалось сложить с тех пор, как человек высадился на Гиперионе. Вайнтрауб почесал нос и продолжил: Это тайна, а разгадывать тайны, откровенно говоря, я люблю больше всего на свете и готов посвятить этому, быть может, последнюю неделю своей жизни. Если кого-нибудь из нас вдруг осенит прекрасно. А если нет что ж, будем решать задачу и получать удовольствие от самого процесса.
Согласен, сказал Хет Мастин без тени волнения в голосе. Раньше мне это не приходило в голову, но теперь я вижу всю мудрость вашего решения: нам необходимо рассказать свои истории, прежде чем мы встретимся со Шрайком.
А если кто-нибудь солжет? быстро спросила Ламия Брон.
Ну и что? ухмыльнулся Мартин Силен. В этом-то и вся прелесть.
Давайте проголосуем, предложил Консул, вспомнив предупреждение Мейны Гладстон. Нельзя ли вычислить агента Бродяг, сопоставив истории? Консул тут же улыбнулся своим мыслям агент не настолько глуп.
Вы, видимо, решили, что у нас тут парламент? В голосе полковника прозвучала ирония.
А как же иначе, ответил Консул. У каждого из нас своя цель, но идти к Шрайку мы должны вместе. Нам нужны какие-то механизмы принятия решений.
Мы могли бы выбрать начальника, предложил Кассад.
Да ну вас в жопу с такими порядками, благодушно ответил поэт. Остальные согласно закивали.
Хорошо, сказал Консул. Итак, господин Вайнтрауб предложил нам рассказать о наших связях с Гиперионом. Голосуем за его предложение.
Все или ничего, добавил Хет Мастин. Либо рассказывают все, либо никто. Мы будем придерживаться воли большинства.
Договорились. Консул внезапно проникся любопытством к чужим историям и в равной мере уверенностью в том, что никогда не расскажет своей собственной. Кто за то, чтобы рассказывать?
Я, сказал Сол Вайнтрауб.
Я тоже «за», сказал Хет Мастин.
Не то слово! воскликнул Мартин Силен. Ради этакого балагана я бы отказался от целого месяца оргазмической бани на Шоте.
Я также голосую «за», сказал Консул и сам себе удивился. Кто против?
Я против, сказал отец Хойт, но голос его звучал нерешительно.
Ерунда все это, небрежно бросила Ламия Брон.
Консул повернулся к Кассаду:
А вы, полковник?
Федман Кассад пожал плечами.
Итак, четыре голоса «за», два «против», один воздержался, подвел итоги Консул. Большинство «за». Кто начнет?
Все умолкли. Наконец Мартин Силен поднял глаза от небольшого блокнота, в котором что-то писал, вырвал листок и разорвал его на несколько полосок.
Здесь числа от одного до семи, сказал он. Почему бы нам не бросить жребий?
Это как-то по-детски, недовольно заметила Ламия.
А я и есть дитя, ответил Силен, улыбаясь как сатир. Посол, он повернулся к Консулу, не могу ли я позаимствовать эту позолоченную наволочку, которую вы носите вместо шляпы?
Консул передал свою треуголку, туда опустили сложенные полоски бумаги, и она пошла по кругу. Сол Вайнтрауб тянул первым, Мартин Силен последним.
Удостоверившись, что никто не подсматривает, Консул развернул свою полоску. Его номер был седьмым. Напряжение спало так выходит воздух из туго надутого воздушного шарика. «Вполне вероятно, подумал он, прежде чем придет мой черед рассказывать, что-нибудь стрясется. Допустим, война. Тогда наши байки станут вообще никому не нужны разве что чисто теоретически Или же мы сами потеряем к ним интерес. В общем, кто-нибудь да помрет: или король, или лошадь. В крайнем случае можно научить лошадь разговаривать. А вот пить больше не надо».