Именно Берни вызвала в нем неослабевающий интерес к миру, наполняя его разум суровыми рассказами, в которых говорилось о крови и чести, именно она играла с ним в пуритан в восточном крыле Сандерхерста и учила, как надо держать саблю.
Однако именно Берни он меньше всего хотел видеть в эту минуту. Когда ему исполнилось двадцать, она пришла к нему и сказала, что отныне будет отзываться только на имя Берни, что собирается посмотреть мир, что он уже достаточно взрослый и самостоятельный, а она, увы, не становится моложе. Предоставленная свобода и напугала его, и привела в восторг.
Она не пользовалась никакими ухищрениями, когда он был ребенком, и даже сейчас пренебрегала пудрой и румянами, которые так любили немолодые модницы и которые превращали их в нелепых древних кукол. Лицо Берни покрывали морщины, кожа была загорелой, но от этой женщины исходили энергия и здоровье. Мать не нанимала Арчеру тренера, а сама учила сына ездить верхом. И в саду с ним возилась Берни, рыбачила вместе с ним на одном из озер в окрестностях Сандерхерста. И даже охотилась, проявляя ловкость и сноровку, равную мужской. Он обожал свою мать, но сейчас к этому чувству примешивалось раздражение.
— Я до смешного горжусь тем, что ты такой красивый, мой милый сын, — широко улыбаясь, сказала она. — Хотя это было заложено с самого начала, со дня твоего рождения, когда ты в первый раз уставился на меня своими черными, как два кусочка угля, глазами. Но с чего это у тебя такой вид, будто ты целый день валялся на сене, дорогой мальчик? Соломинок я, конечно, не вижу, но ты босой, Арчер. Вроде одет, а волосы у тебя в полном беспорядке. Как забавно застать тебя врасплох!
— Ты же знаешь, я известен как Сент-Джон Отшельник. Возможно, из-за моей нелюбви к посетителям, возможно, из-за репутации, которую я стараюсь утвердить за собой, чтобы отвадить многочисленных родственников, досаждающих просьбами внести вклад то туда, то сюда или желающих справиться о моем здоровье.
В его голосе сквозила скука, хотя тон был полон сарказма, а глаза метали молнии.
— Да, ты сын своего отца, мой дорогой. Речь, достойная графа Сандерхерста. Значит, вот так ты меня встречаешь, Арчер?
Он преодолел последние пять ступенек и встал перед ней, покачав головой. Укоризненно? Нет. Восхищенно? Вполне возможно.
— Чалма, пожалуй, немного чересчур, Арчер, но там все так ходят.
— С таким количеством лент и бантов, Берни? Со страусовым пером и рубином в центре?
Но не ее головной убор заставил его потерять дар речи. На его матери были панталоны. О, весьма свободные, но тем не менее это были панталоны странного зеленого оттенка, какой бывает у горохового супа, когда тот прокисает. Такого же цвета был и жакет, а довершала наряд яркая шаль с бахромой почти до пола. Красные козловые туфли без задников оказались самой нелепой деталью туалета. Даже Арчер, знакомый с привычкой матери нарушать любые требования моды, не мог не ухмыльнуться при виде этих туфель: ярко-красных, с загнутыми носами, как у шута. На носках крепились серебряные колокольчики, и его остроумная и очаровательная мать позванивала при ходьбе.
— Хочешь поразить нынешнюю моду в самое сердце, мама?
Она лишь искоса взглянула на него. Арчер называл ее «мама» только в состоянии сильнейшего раздражения.
— Чепуха, Арчер. Хочу немного поразвлечься. Жизнь слишком коротка, чтобы быть рабом условностей.
— Пожалуйста, мама, выражайся яснее. У тебя всегда есть что-нибудь про запас, — пробормотал Сснт-Джон, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.
— Даже не обнимешь меня? В конце концов прошло почти десять лет, как мы виделись в Париже.
— Ты ничуть не изменилась с того дня.
— А ты такой же вежливый, каким я тебя воспитала.
— А ты такая же любительница скандалов, какой я тебя помню.
— Я скучала по тебе.
Она нежно коснулась его щеки, улыбнулась сияющими глазами.