— Возможно, для того, чтобы удовлетворить мое любопытство.
— Напрасно вы идете у себя на поводу. Подозреваю, что любопытство для нас с вами — вещь опасная. Помню, как я захотела удовлетворить свое и получила в ответ насмешки.
— Поэтому вы и убежали, предпочтя опасности Лондона роскоши Сандерхерста?
Она покачала головой.
— А не поэтому ли вы сейчас здесь, хотя было бы безопаснее лежать в постели, с головой накрывшись одеялом?
— Возможно.
Ей не следовало произносить этого слова. Но она вдруг сказала:
— Мне очень неуютно одной. По крайней мере этим вечером.
Он не верил своим ушам — она приглашает его, подтверждая, что их мысли текут в одном направлении!
Отблески огня в камине перекликались с пунцовым цветом штор, отражались от обитых шелком стен, смягчали резкие очертания мебели красного дерева. Комната располагала к тому, чтобы покурить сигару, потягивая портвейн или бренди, от души посмеяться или поспорить о ценах на товары и о расширении рынка. Но здесь не место для мятежной извечной борьбы между мужчиной и женщиной.
— Так вот каким образом вы хотите убедить меня в своей невиновности, Мэри-Кейт? Ослепив страстью?
— Я не знала, что Эдвин был вашим адвокатом. Он кивнул, словно ожидал этих слов.
— И вы не остались без денег, без средств к существованию? Не забывайте об этом.
— Я никогда не встречалась с Алисой! — отрезала она. Голос, который он уже привык считать мелодичным, прозвучал так резко, что Арчер улыбнулся, очарованный зрелищем Мэри-Кейт в гневе.
— Я начинаю думать, что вы не лжете, мадам, потому что это самая сомнительная часть вашей истории.
Он принялся отрывать от листа бумаги длинные полосы. Интересно, заметила она, как дрожат у него пальцы?
Ей лучше незаметно выскользнуть из этой комнаты. Так наверняка будет разумнее. А она заговорила, давая ему повод разозлиться:
— Вы не можете хотя бы на один вечер забыть, что не верите мне? Или притвориться, что я — кто-то другой? Кто-то, кто может вам понравиться, стать вашим другом?
— У вас необыкновенная способность, Мэри-Кейт, повергать меня в изумление.
Он поднялся и подошел к ней. Она не двинулась, не отступила, даже когда он дотронулся до ее подбородка. Как совершенно сочетание этих рыжих волос и матовой кожи! Зеленые глаза призывают, говорят без слов: «Обними меня. Поцелуй меня. Прикоснись ко мне!..»
— Я не хочу, чтобы вы были моим другом. Любовницей, даже шлюхой. Но не другом. Не очаровательной подругой.
С книгой в руках она казалась бы ученицей, если бы ее губы не сулили поцелуя, а выражение глаз не предлагало еще больше — стать котенком в его руках, рабыней, королевой, женщиной для мужчины.
Возьми ее.
В ней есть все: опасность, загадка, тепло. Он так давно не ощущал тепла…
— Если у вас осталась хоть капля разума, бегите отсюда, пока на вас не набросился дикий волк.
— И не узнать самого интересного?
Ее улыбка дала ответ на все вопросы, которые он хотел задать: отразила томление и сообщила о неведении. С нею явилась нежность, и материнская преданность, и порочность Евы.
Сент-Джона охватило вожделение, мгновенно уничтожив все сомнения и доводы рассудка, оставив ему только неистовое желание. Он осторожно взял у нее из рук книгу. Взгляд Мэри-Кейт был ясным, открытым и серьезным.
Он не сказал, что жена предлагала ему законную любовь, но не давала тепла, что в ее постели его встречали апатия и покорность, а не любопытство и обещание безумного наслаждения. Она ни разу не осмелилась бросить ему вызов, рискнуть. Он не помнил, чтобы Алиса вот так же посмотрела на него, словно прося научить непонятной и чудесной любовной игре.
Он молча обнял Мэри-Кейт и держал так, пока она не расслабилась.
— Я полный дурак, но я еще раз предлагаю тебе уйти отсюда нетронутой.