Ты просила поцелуя. Ты приняла бы и больше.
Здесь нет для тебя места.
Вот она — правда.
Глава 19
В работе лакея нет ничего особенного, думал Питер Салливан, хотя всяких правил не меньше, чем на корабле. Однако трудно принимать все это всерьез, как хотел бы от него замшелый Джонатан, ведь здесь нет опасности очутиться за бортом или помереть от дизентерии. Но раз уж мажордом хочет, чтобы серебро было начищено, он будет чистить его, пока сами небеса не увидят в нем свое отражение.
Он отставил суповую миску и поудобнее уселся на высоком табурете. К чему он так и не привык за пять месяцев, что находился на суше, так это к немыслимой тишине Сандерхерста. На корабле бывает тихо только во время бури, когда один шквал затих, а следующий еще не обрушился и все затаили дыхание, прислушиваясь, не ломается ли мачта, не слышно ли шума хлынувшей через пробоину в корпусе воды, — шума, от которого холодеет нутро. Но даже и тогда в тишину врываются рев воды, треск дерева и удары волн в борт корабля.
Будь он проклят, если не счастлив вдалеке от всего этого!
Он ухмыльнулся и, напевая про себя какой-то мотивчик, взял поднос, украшенный причудливыми завитушками, в которые как раз и набивается грязь. Окунул тряпку в уксус, потом в соль и принялся за дело.
Может, он и был рожден для моря, а может, слишком оголодал, чтобы продолжать питаться воздухом, и согласился на любую работу, лишь бы выжить. За пять лет, проведенных на одном из кораблей его величества, он понял, что страх, который испытываешь каждый Божий день, не стоит того. Он не был трусом, не трусливее любого другого. Просто хотелось знать, откуда ждать опасности, но матушка природа, скверная подружка, всегда подбросит шторм посреди Средиземного моря или ураган, когда до Карибских островов всего день пути. Нет, он хочет видеть опасность в лицо, поэтому и ушел с корабля его величества «Улисс», не забыв о сбережениях, и нашел вполне подходящее место, где полы намертво прибиты, а подниматься вверх приходится только по лестнице, а не по мачте. И даже чистить серебро не так уж трудно…
.. Ее выдали тишина и старание, которое она приложила, чтобы не услышали. Он, может, и не заметил бы, как она прошла мимо буфетной, если бы девушка не кралась на цыпочках, как в одной из японских пьес, которые ему довелось увидеть.
— Вроде уже не полночь, когда самое подходящее время отчалить?
При звуке его голоса она подпрыгнула чуть ли не на фут Со страху небось сердце в пятки ушло: вон как она на него взглянула, прислонясь к стенке и прижав руку к груди.
— Еще толком и не рассвело. Может, хоть позавтракаете. На сытый желудок и прощаться легче.
Она покачала головой, уставясь на него широко раскрытыми глазами.
— Как хотите, — сказал он и отвернулся, снова напевая песенку, которую запомнил, когда они стояли в каком-то испанском порту.
Приятная песенка, про сеньориту, которая наложила на себя руки из-за любви. У него никогда не было времени даже на шашни с девицами, не то что на любовь, но он был бы не прочь попробовать.
— Вы скажете, что видели меня? — спросила она.
Он сосредоточенно отчищал противный букетик роз, весь в мелких бутонах, за которые грязь цепляется, как старая дева за свою невинность.
— Скажете?
— Я еще не рехнулся, чтобы отвечать ветру. Если только он не свистит о надвигающемся шторме. А сейчас нет, дует легкий бриз — надоедливая штука, шепчет над ухом, так и хочется отогнать, как муху.
— Спасибо вам.
— Вот, а сейчас задул посильнее. Интересно, погода переменится к худшему?
— Вы здесь недавно? — спросила она у него за спиной.
— Угу, неделю, не больше. — Он не повернулся.
— А что вы напеваете? Мой дядя Майкл часто пел эту же песню.
— А слова вы знали?
— Нет, просто запомнила мелодию.