Глава вторая. Аладеф
Она ребенок и маленькая птица,
Свободы жаждет, хочет полетать.
Но сделать шаг нельзя,
Ведь можно и разбиться
Уж лучше в клетке ей всегда томиться,
И крылья хрупкие легонько обломать.
Линда Закс,«Сборник прозы Норгрота» I ЭТВЕй показалось, что наступил рассвет. Мучительным стоном крошечные пучки угасающего света вязкой смолой прокрались через скальные камни и ворвались в ее темницу. Здесь они были последней каплей жизни, последним оплотом надежды на то, что мир еще не угас, что солнце, хоть и чужое, но все еще светит так же ярко, как и вчера.
Свет умер. Она потянулась к выскобленному человеческими костями крошечному окошку, на котором все еще оставались следы запекшейся крови, чтобы еще раз уловить его прощальный взгляд. Черные пауки неохотно расступились, давая ей возможность взглянуть на мир по ту сторону стены и тот мир улыбнулся, ведь он никогда не умирал.
Ее окружала непреходящая темнота, что преследовала пленницу с самого ее рождения. Вокруг не было ничего, кроме грязных смолистых кирпичей да серых камней. Ее клетка кружилась каждый день, каждый час, каждое мгновение ее жизни, запачканной страхом, голодом, ненавистью к себе, к другим, ко всему жестокому миру. И от этого вечного круговорота железные прутья, что сковывали стены воедино, скрежетали и гудели. Она мало-помалу сходила с ума от этого звука, желая всем сердцем услышать что-нибудь еще, но иных звуков здесь не было уже, кажется, тысячи лет.
Заложница оставалась наедине с собой и со страхом, что веял из всех щелей, высвобождался из каждой крупицы ее отравленной плоти. От него нельзя было скрыться. Здесь, на поле боя, он безжалостный противник, давно забывший, что такое сострадание и жалость. Она, как бы и не желала победить его, всегда проигрывала и срывалась в бездну своего немыслимого отчаянья.
Сегодня ее темница была близка к земле, хотя еще вчера парила так высоко, что голова шла кругом.
Так сильно давила пустота.
Кажется, прошел год, но время жестокий обманщик. Ровно месяц назад Ольну невинную, чистую душу, поселившуюся в крошечной десятилетней девочке, привели сюда и обрекли на страдания.
Она помнила, как всю дорогу рыдала и звала на помощь. Она не понимала, за что. За что ее сажают в клетку, словно преступника, грязного убийцу, запятнавшего себя и душу, неподвластными прощению, грехами? Искала мать. Звала. Звала.
Все настоящее, прошлое, будущее смешалось в одночасье. Никто не пришел. Она плакала, и не было ничего постыдного в ее слезах, ей можно было плакать.
Она помнила, как всю дорогу ее пытались схватить дряхлые и иссохшие руки других пленников, потерявших человеческую сущность и обратившихся в диких, бешеных хищников, коими двигало одно желание желание выжить и не умереть от голода. В тот день она сказала себе, что их не нужно бояться. Совсем скоро она сама станет такой же, станет одной из них. Рабы станут рабами, а господа продолжат править. Она не будет одинока в своих страданиях.
Они подымались вверх и этим ступеням не было конца. Слезы лились рекой. Ольна рыдала, как младенец, хотя, чем тогда она отличалась от младенца? Она лишь беспомощный ребенок, который не в силах дать отпор.
Ее несли и несли, по редким окошкам она понимала, что земля осталась далеко внизу. Теперь она над небесами, хотя еще жива, высоко высоко, откуда сбежать не удастся, да и никому не удавалось.
Ее отпустили, и перед глазами все слилось. В темноте не было ничего, кроме страха. «Ты привыкнешь к нему, станешь его частью» сказала она себе, провожая стражника, идущего к железной двери. Проскрежетал ключ. Последний оплот света угас. Ольна осталась одна.
Иногда она думала, что все это ей только кажется, что мир вокруг вымышленная реальность, всего лишь бред умирающего. Ей было страшно осознавать то, что, может быть, она все еще лежит под завалами разбившегося вертолета, изрезанная осколками и острыми камнями, под нескончаемым пулеметным огнем.
Но все же она чувствовала. Чувствовала холод в безликие ночи, одиночество, жажду и голод часами напролет, а значит, она все еще жива, все еще дышит.
Девочка знала, что остатки своей жизни она проведет здесь: в седьмой от востока темнице, на седьмом круге нескончаемой башни, уходящей до самых небес.
Совсем скоро она изменилась как снаружи, так и внутри. Ольна повзрослела. Детство кончилось слишком рано. И будучи еще крохой, она думала о серьезных вещах. Ей в голову приходили невероятные мысли, являвшиеся не всякому мудрецу. Она изменилась и внешне, но сама этого знать не могла в узилище не было ни зеркал, ни окон. Ольна запомнила себя такой, какой была на Земле: русые кудрявые волосы, темно-зеленые глаза с проблеском света, большие бледные губы и крохотное личико с пухлыми щечками.
«Увидь я себя сейчас не узнала бы, часто подумывала она, разглядывая седые взъерошенные волосы и хватаясь за торчащие ребра, слегла покрытые тонким слоем обветшалой кожи. Ходячий скелет».
Каждый день она мечтала о чуде, как и любая другая девочка ее возраста. «Настанет день, и принц на белом коне вызволит тебя из этой башни. Принцесса будет спасена» твердил угрюмо голос, но пробегали дни, а принца не было, как и не было дня, когда она не плакала, уткнувшись носом в гнилой сноп травы, пропитанный ее слезами.