Город и так уже забыл о нем настолько, что приезжие, попавшие в город в следующие дни и между прочим осведомлявшиеся о пресловутом убийце Абдуллаха Амина, не находили ни одного разумного человека, который смог бы поведать об этом. Только несколько дурачков из богадельни, всем известные сумасшедшие, несли какую-то чушь о большом празднике на площади, из-за которого им пришлось освободить свои комнаты.
И скоро жизнь вошла в свою колею. Люди прилежно работали, и хорошо спали, и занимались своими делами, и вели себя благопристойно. Вода по-прежнему струилась из множества родников и колодцев. Город снова гордо высился на склонах холмов над плодородной долиной. Солнце пригревало. Вскоре наступил май. Начался сбор роз.
2
Ишак шел пешком. Как и в начале своего путешествия, он обходил города, избегал дорог, на рассвете укладывался спать, вставал вечером и шел дальше. Он пожирал то, что находил по пути: траву, грибы, цветы, мертвых птиц, червей. Он пересек пустыню, переплыл украденный и присвоенный на челноке небольшое озеро, вновь углубился в какой-то неведомый город и затем двинулся туда, где по его мнению был его дом.
И скоро жизнь вошла в свою колею. Люди прилежно работали, и хорошо спали, и занимались своими делами, и вели себя благопристойно. Вода по-прежнему струилась из множества родников и колодцев. Город снова гордо высился на склонах холмов над плодородной долиной. Солнце пригревало. Вскоре наступил май. Начался сбор роз.
2
Ишак шел пешком. Как и в начале своего путешествия, он обходил города, избегал дорог, на рассвете укладывался спать, вставал вечером и шел дальше. Он пожирал то, что находил по пути: траву, грибы, цветы, мертвых птиц, червей. Он пересек пустыню, переплыл украденный и присвоенный на челноке небольшое озеро, вновь углубился в какой-то неведомый город и затем двинулся туда, где по его мнению был его дом.
Вскоре он приблизился к горе. Вершина лежала к западу, высокая, серебристо-серая в лунном свете, и он чуял запах доносящегося с нее холодного ветра. Но его не тянуло туда. У него больше не было страстной тоски по пещерному одиночеству. Этот опыт уже был проделан и оказался непригодным для жизни. Точно так же, как и другой опыт, опыт жизни среди людей. Задыхаешься и тут и там. Он вообще не хотел больше жить. Он хотел вернуться в преисподнюю и умереть. Этого он хотел.
Время от времени он лез в тени кустарников. На выступление и побег он истратил почти все силы. Хотя, конечно же, и капли хватит, чтобы околдовать весь мир. Если бы он пожелал, он смог бы в Париже заставить не десятки, а сотни тысяч людей восторгаться им; или отправиться гулять в Лондон, чтобы королева целовала его копытца; послать московскому патриарху надушенное письмо и явиться перед всеми новым Мессией; вынудить королей, канцлеров и президентов подвинуться и уступить правление как сверхимператора
Все это он мог бы совершить, если бы только пожелал. Он обладал для этого властью. Он держал ее в себе, он ею был. Эта власть была сильнее власти денег, или власти террора, или власти смерти: неотразимая власть не могла дать ему его собственного желания. И пусть перед всем миром кем угодно раз сам он не может не быть порождением зла и потому никогда так и не узнает, кто он такой, то плевать ему на это: на весь мир, на самого себя, на свою ненависть.
Аистаил, ишак, недавно державшая власть над людьми, принюхивался, ему становилось грустно, и он на несколько секунд останавливался, и стоял, и нюхал. Никто не знает, зачем на самом деле явился я, думал он. Все только покоряются моему воздействию, даже не зная, что это я одноглаз, кучеряв и широкотел для ишака, что обладаю колдовскими чарами. Единственный, кто сумел оценить их настоящую красоту, это я, потому что я И в то же время я единственный, кого не могут околдовать. Я единственный, перед кем бессильны.
И еще как-то раз (он тогда был уже в Кыргызстане) ему подумалось: когда я стоял за каменной стеной у сада, где играла рыжеволосая девочка и до меня доносился ее аромат пожалуй, даже обещание ее аромата, ведь ее позднейший аромат вообще еще не существовал может быть, то, что я ощутил тогда, похоже на то, что чувствовали люди на площади, когда я затопил их своими чарами?.. Но он тут же отбросил эту мысль. Нет, здесь было что-то другое. Ведь я-то знал, что хочу иметь свершить. А эти люди думали, что их влечет ко мне, а к чему их действительно влекло, осталось для них тайной.
Потом он ни о чем больше не думал, так как вообще не любил предаваться размышлениям; скоро он очутился в дома.
25 июня 1767 года он вступил в город Ош, нашел знакомую улицу рано утром, в шесть.
День становился жарким, такой жары в тот год еще не было. Тысячи разных запахов и вонючих испарений текли наружу, как из тысячи лопнувших гнойников. Не было ни малейшего ветра. Зелень на рыночных прилавках завяла еще до полудня. Мясо и рыба испортились. В переулках стояло зловоние. Даже река, казалось, больше не текла, а втояла и источала смрад. Это было как раз в день рождения Аистаила.
Он перешел дальше к рынку и к Кладбищу невинных. В аркадах божьих домов вдоль улицы он присел на землю. Территория кладбища расстилалась перед ним как развороченное поле битвы, разрытое, изборожденное, иссеченное могилами, засеянное черепами и скелетами без дерева, куста или травинки свалка смерти.