Надрывные его вопли словно парализовали всё в округе, эхом отражаясь от молчаливых колючек. И казалось, насилуют не одного ишака, а целое стадо. Он сопротивлялся. Его глаза шарили по жженному песку.
Наконец
Абдуллах Амин ладонями стиснул уши ишака и зажмурился, побраговев при этом, как перепуганный мальчишка.
В эту секунду же и высвободилось заднее копыто. Правое. И высвободившись инстинктивно взлетело вверх. Попало Абдуллаху Амину в лицо. И как бы больно ишаку в этот момент не было, видит Всевышний, Аистаил того не хотел. Рефлекс. Это была сладкая, приятная боль.
Но рефлекс же сработал и во второй раз, когда Абдуллах Амин, неожиданно придя в восторг от заезда по физиономии, кончил в любимого ишака слишком яро, сделав ему больно повторно и повторно же вызвав поднятие вверх, но не одного копытца, а обеих, чем обеспечил себе еще два удара в грудь. Смертельных.
В миг Абдуллах Амин обмяк. Аистаил вздохнул.
Ишак немного постоял, ожидая, когда же после небольшой передышки муфтий возобновит своё насилие или, по крайней мере, отойдет от него и даст понять, что сейчас пару минут и они двинут домой, ибо нужно успеть ко времени вечернего намаза, но
Через минуту, переминаясь с копыта на копыто, нервно подергиваясь (ведь если муфтий и любил после интима подержать свой елдак в тепле, то ишак лишь свыкся терпеть эту часть близости исключительно ради партнера), Аистаил обходил и обнюхивал скатившегося с него хозяина. Тот не отдыхал в блаженстве, но был мертв. Аистаил истошно заблеел, как будто в произошедшем целиком и полностью виновен был он.
Наконец-то, после утомительной почти недельной ходьбы по пескам на одном месте (от Хаммера до трупа муфтия) ветер, густо насыщенный цветочным ароматом и креозолом, применяемым для пропитки шпал, задул с одной из сторон пустыни. И Аистаил знал, что пора уходить и знал, куда направиться. Ишак с трудом заставил себя подняться и в последний раз взглянуть на Абдуллаха Амина. Ему показалось, что тот улыбался ему, и он всей своей ишачей душой попытался улыбнуться в ответ, чувствуя, что сердце его свободно и полно счастьем.
С его чувствами произошли таинственные изменения: большое и маленькое, медленное и быстрое, привычное и непривычное поменялись местами. Страх рассеялся и потерял смысл. Предстоящая атака больше не страшила его вернее, страшила ничуть не больше, чем всё остальное, потому что всё теперь стало одинаково жутким.
Аистаилу никого не было жалко, он знал, что люди виноваты в своей гибели сами. Все люди.
Он обрел своё предназначение. А обретя предназначение можно двигаться в путь
И через недолгое время он наткнулся на дощатое станционное строение, где сидела парочка седобородых аксакалов, словно сошедших с экрана фильма «Белое солнце пустыни» (ибо эта кинокартина снималась неподалёку от этих мест). Хорошо, что они не обратили внимание на затерявшегося в пустыне ишака. Как ни странно, они были увлечены спокойным разговором и только лишь бормотали что-то на своём наречии и степенно качали головами в чалмах.
Пейзаж с рельсами, уходящими вдаль, удивительным образом напоминал картину времён освоения американского Дикого Запада. Казалось, что вот-вот из-за горизонта с улюлюканьем выскочат индейцы или лихие ковбои с кольтами в руках. Однако, ничего этого не происходило. Кругом было совершенно безлюдно, если не считать истуканоподобных старцев и детишек чуть старше ясельного возраста, прячущихся за станционными постройками.
Вскоре Аистаил обнаружил и кран с водой. Люди здесь наполняли свои ёмкости тёплой водой, сильно пахнущей хлоркой. Кран был стар и протекал, так что ишаку вдоволь удалось напиться.
Вдоволь напившись Аистаил не стал отдыхать, а примеком побрел дальше. Впереди его ждал подъем в горы.
Горы оказались невысокими, не более двухсотпятидесяти-трехсот метров, поэтому через несколько часов он уже был на вершине хребта и наслаждался фантастическим безжизненным пейзажем.
Вскоре пустыня перестала представлять собой не череду бесконечных песчаных барханов: пески стали составлять не более пятнадцати-двадцати процентов от общей площади пустыни.
Было уже почти совсем темно, когда он добрался до полуразвалившейся мечети. Он вспомнил, что однажды заночевал здесь со своим хозяином, и, если не считать его бессонницы, ночь прошла спокойно.
Сейчас он снова был здесь. Но на этот раз он был один. Он долго глядел на небо. Ему вспомнилось, как однажды ночью в пустыне он тоже смотрел на звезды с Абдуллахом Амином. Подумал о том, сколько дорог уже осталось позади, и о том, каким причудливым и нелепым способом он погиб.
«Список получается слишком длинный. Порой неприятный (в голове вновь промелькнул былой хозяин), но путь был отмечен знаками, и сбиться с него я не могу», подумал ишак.
Он снова ощутил дуновение ветра. Это был «левантицец», прилетевший из Африки, но на этот раз он не принес с собой запах пустыни.
Незаметно для себя он уснул.
Когда он проснулся, что-то с ним было не впорядке, и он решил скорее двинуться в путь.
Большая часть пустыни стала состоять из огромных полей усыпанных неким подобием щебёнки и камней. Всё чаще и чаще начали встречаться овраги и холмы самой причудливой конфигурации. Как правило, северные склоны их были покрыты невысокими кустарниками и даже чахлыми корявыми деревьями. В то время, на южных иногда попадались живописные поляны, сплошь покрытые изумрудной травкой и огромными тюльпанами.