Жизнь!
Конечно это забилась жизнь!
Нельзя сказать, что было здесь одно только материнское бескорыстие, жажда служить и отдавать, не получая ничего взамен. Она отдала себя жизни, а жизнь взамен дала ей, простите, повышение статуса среди всего сонма планет и планетоидов и в Солсистеме и дальше, куда взгляд ни доставал (тогда еще без подзорных труб-хабблоидов).
Теперь она не чета какому-нибудь облысевшему, засохшему и скукожившемуся Марсу! Ведь ровесник ей а старик-стариком! Тоже ведь в зоне Златовласки, а вот нá тебе, когда-то кипучий-могучий, когда-то со своей даже жидкой водой, а все растерял, все просадил: ни достойного тебе магнитного поля, ни атмосферы, вода и та вся заледенела. Все профуфукал, все просквандорил, все как есть: было да как песок сквозь пальцы
Жизнь!
Конечно это забилась жизнь!
Нельзя сказать, что было здесь одно только материнское бескорыстие, жажда служить и отдавать, не получая ничего взамен. Она отдала себя жизни, а жизнь взамен дала ей, простите, повышение статуса среди всего сонма планет и планетоидов и в Солсистеме и дальше, куда взгляд ни доставал (тогда еще без подзорных труб-хабблоидов).
Теперь она не чета какому-нибудь облысевшему, засохшему и скукожившемуся Марсу! Ведь ровесник ей а старик-стариком! Тоже ведь в зоне Златовласки, а вот нá тебе, когда-то кипучий-могучий, когда-то со своей даже жидкой водой, а все растерял, все просадил: ни достойного тебе магнитного поля, ни атмосферы, вода и та вся заледенела. Все профуфукал, все просквандорил, все как есть: было да как песок сквозь пальцы
Вулкан Олимп лучший символ всего Марса: торчит, высоченный, огроменный, выше любого другого вулкана или горы не то что на планете, а во всей Солсистеме мертвый, обрюзгший, бесформенный, бесполезный. Кометы-дурочки шуткуют загадку сочинили про громадину (не без скабрезности, зато в самую точку): большой, толстый, а не извергается!
Земля же теперь мать. Мать, породившая высшую форму материи жизнь. Теперь она не просто мятущийся без толку в пространстве-времени кусок застывшей базальтовой лавы, завернутый, как кирпич в пергаменную бумагу, в атмосферу, который может похвастаться максимум лужами жидкой H2O; теперь она единственный во всей Солсистеме оплот жизни, оазис! А может, и не в ней одной!
Когда жизнь завязалась на Земле, все еще не ясным оставалось, уникальна она или нет. Бухучет ведь никто не вел, каков и где приход. Материя, хоть и представляет собой безграничный океан креативных потенциальностей, сама по себе темна до тупости, лежит, почти что валяется, твори с ней что «хошь» и в любой ее части, ни перед кем отчета не держа. (Напрашивается сравнение с пьяной девкой под забором, но развивать его было бы все-таки грубовато и несколько прямолинейно, поэтому не будем Хотя что-то в этом есть)
Земля настаивала: жизнь на ней уникальна. И предлагала всем, кто не верит, оглянуться. Видно хоть где-нибудь хоть что-нибудь похожее на жизнь? Темень одна и холод замогильный. Ей возражали: дескать, вода есть не на ней одной, а стало быть, и жизнь не на ней одной возможна. Экзожизнь возможна! Тыкали пальцами в сторону юпитеровой Европы и Сатурнова Энцелада с их залежами льда. «Возможна еще не реальна, кипятилась, молодуха еще, Земля. Вы не путайте актуальность с виртуальностью! и заключала пословично-лапидарно: Лед не вода!» Большинство в ближайших кругах вселенской общественности вынуждено было с ней согласиться, и вопрос был снят, по крайней мере, до поры до времени Земля же еще долго не хотела угомониться и за глаза, недипломатично, обзывала Энцелад энцефалитом, а Европу коровой недойной.
Итак, по крайней мере в Солсистеме первенство за Землей было принято как факт. Что до экзопланет, поди-тка разберись, что там на них есть, а чего отродясь не бывало!
Земля: (запальчиво) Булыжники! Куски!
Собственно, и сейчас (и с Хабблом, и с Кеплером, будто гипнотизирующими вселенную своим немигающим циклопическим одноглазьем с околоземных орбит) в их отношении не больше ясности. А так называемся «науч/интуиция» (оксюморон по сути, как «обоснованное предположение» или «educated guess»2: ты или гадаешь, или знаешь, tertium non datur, третьего не дано). Иначе: от лукавого и гаданье на кофейной гуще.
Поэтому, породив жизнь, перво-наперво, Земля потребовала, чтобы всякой бесплодной шушвали запрещено было с нею фамильярничать, окликать ее с каждой встречной-поперечной орбитки и траекторишки обидным прозвищем «Трешка». Она попыталась и имя поменять с прозаической «Земли» на романтическую с налетом эдакого fin-de-siècleского декаденства «Зою». Но в этом ей было отказано. Ну да ладно, по крайней мере про обидную кличку «Трешка» никто уже не вспоминает, а детишки ее никогда об этой «Трешке» и не слыхивали.
Вдобавок к обидной кличке астероиды, буквально измордовавшие все безатмосферные планеты, норовили бухнуться и ей на девственную грудь, уже, впрочем, покрытую прозрачным газом и белоснежным пухом облачности.
Но прошло то время, когда носившиеся по не сформировавшейся еще толком системе обломки планетарной массы шлепали ее куда ни попадя и пытались свалить с облюбованной ею орбиты в придорожные канавы пространства-времени, наваливаясь на нее всеми своими полями притяжения, тыкались в нее своими остроконечностями, дышали на нее своими горючими испарениями и обдавали ее брызгами искр и жаркими фонтанами растаявших от трения паров, пота, соков и прочих жидкостей. Насилу устояла. Одному налетчику пришлось хорошенько врезать, чтобы присмирел. Вон до сих пор обхаживает на расстоянии и почтительно.3