Теоретически она допускала, что Кирилл наденет рясу, но когда это случилось воочию, когда он предстал пред нею уже посвященный, без малейшей надежды снять когда-нибудь рясу и принять вид обыкновенного молодого человека, которого она так любила, когда все уже было кончено, и навсегда, сердце у нее невольно сжалось, и она не в силах была удержать слезы.
Ах, Мура, Мура! Да ведь я тот же! Не переменился я оттого, что надел рясу!..
Какой ты странный, некрасивый, смешной! произнесла Мура, уже улыбаясь сквозь слезы.
Он посмотрел на себя в зеркало и также улыбнулся. Действительно, вид у него был странный. Короткие волосы, вчера только постриженные «в последний раз», начисто выбритые подбородок и щеки тоже «в последний раз»; маленькие, едва пробивающиеся усики, совершенно юношеское выражение лица, тонкий стан все это придавало ему такой вид, будто он в шутку нарядился в рясу это одеяние солидных пастырей, предполагающее и бороду, и длинные волосы, и солидное сложение. Но это было не в шутку, и Мура это знала. Оттого она и плакала.
Матушка поздравила его, и при этом как-то косо посмотрела на его костюм. Она была оскорблена в лучших своих чувствах. Затаенное желание большинства духовных жен пустить своих детей по светской части. Она именно и рассчитывала, что ее зять, который с таким блеском шел в Академии, будет инспектором в семинарии либо даже профессором в какой-нибудь Академии и, разве уже достигнув сорокалетнего возраста, вступит в рясу и сразу займет место кафедрального протоиерея. Но раз она допустила это, должна была сносить; поэтому она ограничилась сухим поздравлением и не прибавила ни одного укоризненного слова. Отец Гавриил, участвовавший в посвящении Кирилла, отнесся к этому факту спокойно; ему было известно, что архиерей одобряет поступок Кирилла, и он втайне возлагал на это обстоятельство большие надежды. Надоест Кириллу в деревне, дурь пройдет, тогда преосвященный сразу даст ему лучшее место в городе.
В воскресенье Кирилл был рукоположен во священники. Много передумал он и перечувствовал в течение тех немногих минут, когда на него, по чину церковному, возлагали сан. Вот пришла та минута, когда он формально и всенародно связал себя узами долга, без исполнения которого он находил жизнь неинтересной и несправедливой. В этот миг он почувствовал уважение к себе, к своей последовательности, к своему характеру. Он знал многих людей, которые говорили о лежащем на них громадном долге и у которых не хватало решимости перейти от слов к делу. И всю жизнь они говорят об этом долге и не идут дальше этих слов. Он оставил их позади, наметил себе цель, и вот сегодня он ступил твердой ногой на дорогу, которая ведет к этой цели. Он не то чтобы возгордился или осуждал кого-нибудь, нет, но в эту торжественную минуту он не мог же оставаться равнодушным к самому себе и не похвалить себя за твердость духа.
Марья Гавриловна была в церкви. Сердце у нее усиленно билось, когда над Кириллом совершали обряд. Ей казалось, что этот обряд косвенным образом и над нею совершается, и, когда Кирилла облачили в священническую ризу, она мысленно сказала себе: «Вот уже я и матушка-попадья!» Но вообще за эти три дня она пригляделась к костюму Кирилла и свыклась с новым положением. После обедни Кирилл сказал ей несколько торжественным, многозначительным тоном:
Теперь, Мура, жизнь настоящая начнется. До сих пор мы только готовились!
И весь этот день настроение его было какое-то повышенное; глаза горели вдохновенным блеском, точно обряд, совершенный над ним в церкви, в самом деле переродил его. Мура пугалась этой перемены, которая какими-то неуловимыми путями отделяла от нее Кирилла. Иногда он вдруг начинал казаться ей чужим, он священник с сосредоточенно-строгим взглядом, говорящий тоном праведника. Разве это тот милый, сердечный, близкий ей Кирилл, которого она полюбила? И в эти минуты ей становилось жутко; будущее представлялось ей смутным, неизвестным и холодным. Но это было минутное настроение, которое исчезало, опять приходило и опять исчезало.
Началась пробная неделя. Кирилл ежедневно служил в архиерейской церкви. Приходя домой, он обыкновенно был нервно возбужден и выражал крайнее нетерпение.
Скорее бы на место отправиться! повторял он по нескольку раз в день. И как долго тянутся эти приготовления!
Вот уж не понимаю! Не понимаю! возражала матушка. Чего тут торопиться! Надоест еще в глуши-то киснуть! Господи как надоест!
Скорее бы на место отправиться! повторял он по нескольку раз в день. И как долго тянутся эти приготовления!
Вот уж не понимаю! Не понимаю! возражала матушка. Чего тут торопиться! Надоест еще в глуши-то киснуть! Господи как надоест!
Дорваться до дела, зарыться в него с головой, с душой и телом, отдаться ему безраздельно!.. восторженно говорил Кирилл, не обращаясь ни к кому и неопределенно глядя в пространство.
Матушка широко раскрывала глаза, пожимала плечами и уходила из комнаты. «Нет, думала она, необдуманно поступили мы, выдав за него Марью. Ничего не вижу я в нем хорошего. Городит несуразное Похоже на то, словно у него одной клепки не хватает» Но Муре она не высказывала своих заключений.