обиженный* один из самых нижних статусов. Практически неприкасаемая каста, используемая на самых грязных работах.
отряд* жилое спальное помещение.
гарем* отряд (камера) для низшей касты осужденных (чушков, гомосексуалистов, растлителей и т.п.), обратной дороги оттуда нет.
откинулся* освободился.
****
Бокс
В детстве меня очень тяготило одно неожиданное открытие особенности своего характера. Я слишком добрый, оказывается. Нет, я понимаю, что каждый из нас по-своему добрый, и показатели доброты у нас разные. А моя доброта меня часто огорчала, и порой даже пугала. Доброта на грани болезненной жалостливости. Увижу в кино хромую собаку месяц перед глазами стоит. А если на улице встречу, да ещё замёрзшую, трясущуюся от голода-холода, вообще караул!.. До слёз в горле. Мне, нормальному десятилетнему мужику, это откровенно не нравилось, и я тщетно пытался даже бороться с этим. Перед друзьями бахвалишься своей несокрушимой мужеской жестокостью, а у самого аж голос срывается так жалко подбитого кем-то воробья, что физически чувствую, как больно и страшно ему сейчас.
Классе во втором отец уже со мной не церемонился на этот счёт, а пытался сделать меня мужиком любым способом, что мало получалось. Ни за что меня никогда особо не наказывали, я никогда не жаловался, и о моих «поражениях» узнавали лишь случайно.
А ну, иди дай ему как следует. Ты чего, как девочка?..
Как отец прознал, что этот пацан, старше меня года на четыре, отлупил меня ни за что, ни про что? Это и «отлупил-то» не назовёшь. Налетел сзади, повалил, и, сидя на мне, мутузил минут десять, ждал, когда попрошу. А я не просил. Никогда не просил. Меня серьёзно лупили в детстве раз десять, и всякий раз я помню тот странный испуг на лицах обидчиков. Теперь-то я понимаю, в чём дело. Я не убегал, не плакал и не жаловался никогда. А самое, видимо, обескураживающее противника было то, что я всегда смотрел в упор, молча, ни за что не подчиняясь. У самого поджилки трясутся от осознания дальнейшего, а сам не шелохнусь. И даже после солидной трёпки с тыканием мордой в грязь звука не произнесу и не побегу с рёвом ябедничать. Обескураживало многих ещё и то, что избиение не служило поводом тому, чтобы я «больше сюда не ходил». По природе своей я «псих-одиночка», как правило прогуливался один, и помню до сих пор открытые рты вице-обидчиков, поднятые их брови, когда те видят, что я «спокойненько» прохожу мимо, после того, что произошло, причём даже ни вчера произошло, а час назад! И не веду за собой никого! На окрик «тебе чё, ещё добавить?», я останавливаюсь и молча смотрю в упор. Ко мне подходили, даже замахивались часто. Но больше не били, как правило. И это удручало, как ни странно! Неожиданно для себя, я сформулировал в голове свою первую и совершенно ошибочную формулу: «Вот пусть только первым ударит, и тогда я ему покажу!» Это и есть трусость. Если вы слышите, как мужчина говорит: «Я первый не ударю, но если меня разозлят!, поверьте это говорит трус. Самым интересным было то, что «показать» -то я мог! И ещё как мог. На уроках физкультуры учитель всякий раз особо отмечал моё физическое развитие, да и сам я замечал ни раз, что редко кто может побороть меня или выиграть «на руках». Разве что те, кто намного старше меня, да и то далеко ни каждый. Сила мне досталась от отца. Доброта, видимо, от мамы. Кумиров у меня не было. Покорностью тоже не блистал особо. Что неминуемо и вело меня к одиночеству.
В секцию бокса меня притащил Славик Третьяков, мой одноклассник. Мне было лет десять, и я сдуру, чтобы хоть как-то, хоть временно реабилитироваться в глазах отца, ляпнул за ужином:
Славик говорит в понедельник на бокс пойдёт записываться. Я тоже пойду, наверное.
Отец, скупой на эмоции, заметно побледнел, и даже улыбнулся, погладил меня по голове:
Молодец.
Через два дня запыхавшийся от бега отец разворачивал на столе газету:
Сынок! Э-Гасанов! Смотри!!
Отец меня всё время называет весело «Э-Гасанов!».
Это для вас сейчас ни чего удивительного, а в то время за два дня «достать» настоящие кожаные шестиунцовые* боксёрские перчатки! В Шевченко?! В восьмидесятом году!.. Да вы смеётесь!.. Фантастика, да и только. Расскажу только одно; когда мы со Славиком пришли с получасовым опозданием в ДЮСШ «Маяк», мы узнали от хмурых пацанов у входа, что «набирали двадцать пять человек в группу», а в строю уже стоят человек сорок. Все переодетые и готовые к занятию. Каждый выше меня на голову. Улыбаются, заглядывая мрачному тренеру в глаза, а тот безбожно «отсеивает» налево, направо. Отсеивает, естественно, в первую очередь маленьких и щуплых. Таких, как я, короче. Так вот, единственным аргументом, благодаря которому меня каким-то сказочным образом оставили в зале, и явились мои новые перчатки, висящие на моём плече. Тренер пару секунд соображал, переводя взгляд с перчаток на мои очки, после чего тихо буркнул, покраснев:
Ты оставайся тоже Пока Чёрт с тобой
Но нас всё-равно было много, и начался «строгий отбор». Тренер построил нас-счастливчиков, закрыл двери зала, и «толкнул речь», ни чего хорошего не предвещавшую: