Аспирин. Да и его отобрали.
Аспирин? усмехнулся доктор. Нет, здесь уже нужен курс сильных антибиотиков, без этого не выкарабкаешься. А для начала давай-ка мы укольчик амидопирина сделаем, чтобы сбить твою температуру.
Амидопирин? Это тот, который пирамидон? Помню такое лекарство. Очень популярное было до 80х годов, и жаропонижающее, и противовоспалительное. В армии нам его кололи при простуде, бронхитах и даже при солнечных ожогах. Что на юге было совсем не редкостью среди новобранцев.
Как вас зовут? Я попробовал сесть на шконке, но усатый придавил меня рукой обратно.
Андрей Николаевич.
А я Алексей. Русин.
Знаю, покивал доктор, простукивая мою грудь пальцами. Был сигнал, что к нам заехал поэт очередной.
А что, еще были?
Вообще не положено на такие темы говорить. Андрей Николаевич нахмурился, сурово посмотрел на меня:
Неужели все-таки приняли Синявского с Даниэлем? Не утерпели?
А на какие темы положено? Я опять закашлялся.
Стихи у тебя хорошие. Да и «Город не должен умереть» отлично получился. Взгляд доктора подобрел. Всем управлением зачитывались. Эх вспомнили боевую молодость.
Я присмотрелся к усатому повнимательнее. Вроде не старый, крепкий еще. Но полтинник точно есть, значит, успел повоевать.
Андрей Николаевич! шепотом взмолился я. Объясните толком, что происходит! Я же не преступник Хватают прямо у трапа самолета, молчком тащат на Лубянку и сразу без объяснений в камеру
Вообще не положено нам разговаривать с подследственными, тяжело вздохнул доктор и тоже перешел на шепот: Дали команду освободить целый продол под новых арестованных. Скоро начнется внеочередной пленум, видимо, будут аресты.
Хрущев уже снят?
Говорят, что снят. Вроде бы он в «Кремлевке» лежит с инфарктом. Слышал еще, что в Москву военными бортами начали прилетать члены ЦК.
Я вытер рукой испарину со лба, закрыл глаза. Если военные самолеты это Малиновский. А раз министр обороны в деле, значит, в игру вступила армия. Тут рыпаться бесполезно. Бронетехники в аэропорту и по дороге в Москву я вроде бы не увидел, но ввести войска в столицу это минутное дело. Значит, спасти уже ничего нельзя. Ложись и помирай, Русин, закончились твои приключения. Историю изменить нельзя. А если и можно, то только к худшему. Алкоголик Малиновский у руля самой большой страны мира?
Я снова закашлялся, потом устало отвернулся к стене. Иди оно все к черту! Хаос победил. В очередной раз. Разрушать всегда легче, чем строить.
Эй, Русин, доктор потормошил меня за плечо, ты же боевой хлопец! Не смей сдаваться, борись за свою жизнь. У нас на войне еще и не такое случалось.
Так то на войне. Там понятно было, где свои, где враги. И когда на границе служил, сомнений не было. А здесь
Наш разговор прервал нарастающий шум в коридоре. Видимо, прибыла моя «карета»
Утром просыпаюсь от того, что кто-то безжалостно трясет меня за плечо:
Больной, подъем!
Первые секунды даже не могу понять, где я нахожусь. Кругом все белое, в воздухе витает запах лекарств, глаза слепит безжалостный свет люминесцентных ламп. Первое, что приходит на ум Викин рабочий кабинет. Но здесь к знакомым «медицинским» запахам примешивается еще какой-то казенный. И неистребимый запах карболки, витающий в воздухе, ее раствором сейчас в больницах все подряд обрабатывают: и полы, и инструменты. Дальше у окна, забранного решеткой, стоит еще одна кровать. Пустая. За окном, кстати, еще темно, значит, сейчас никак не позже семи утра.
На женщине, которая меня разбудила, белый халат, шапочка и маска, скрывающая пол-лица. Судя по голосу, медсестре лет сорок. В уголках ее карих глаз лучиками расходятся морщинки, но взгляд холодный и голос равнодушный, как у робота.
На женщине, которая меня разбудила, белый халат, шапочка и маска, скрывающая пол-лица. Судя по голосу, медсестре лет сорок. В уголках ее карих глаз лучиками расходятся морщинки, но взгляд холодный и голос равнодушный, как у робота.
Температуру меряем, мне под мышку пихают градусник.
Движения скупые, вымеренные, профессиональные. Медсестра закатывает из коридора медицинскую тележку на колесиках, гремит крышкой металлического бокса для стерилизованных инструментов. Достает оттуда стеклянный шприц и набирает в него лекарство, ловко отломив кончик от большой ампулы. Я уже и забыл, как шприцы раньше выглядели, весь цивилизованный мир в конце 80х перешел на одноразовые. Не хватало мне здесь еще гепатит В через грязный шприц подхватить! В палате снова запахло пенициллином. Ну, да Андрей Николаевич ночью «порадовал», что мне его пока каждые четыре часа колоть будут. И раз в сутки кварцевать палату. А это как раз неплохо, только запах от кварцевых ламп тоже довольно специфический. Все эти медицинские звуки и запахи сейчас действуют на меня умиротворяюще, я снова прикрываю глаза. Но меня тут же безжалостно выдергивают из дремоты:
Не спим, больной. Отдаем градусник, переворачиваемся на живот.
Что колоть-то будете?
Пенициллин.
Возвращая градусник, успеваю заметить, что серебристая ртуть остановилась на отметке 37,5. Ну, это еще по-божески, ночью по ощущениям она почти до 40 добралась. А вообще, ночные события я помню как-то выборочно. Смутно припоминаю, как укладывали меня на каталку, потом везли по бесконечным коридорам, гремя ключами и дверьми. Кто-то помог мне перебраться на кровать, застеленную хрустким сероватым бельем, и переодеться в фланелевую пижаму. Тело попеременно то сковывало холодом, то обдавало жаром. Губы, помню, страшно пересохли, а горло словно обмотали колючей проволокой. Меня заставили что-то выпить, кажется, это был горячий чай, затем вкатили лошадиную дозу пенициллина, а потом веки мои словно свинцом налились, и я провалился в сон. Последняя моя связная мысль была все-таки есть какая-то насмешка судьбы в том, что Хрущев недавно велел вновь эту тюрьму открыть. Будто для меня ее специально готовил