Он вдруг улыбнулся.
Что такое? спросила я.
Он покачал головой. Ответа я не получила. Он наверняка заметил, что я на него пялилась.
Он поместил портрет в раму, поставил заднюю стенку на место и зафиксировал скобки. Затем повернул картину в руках и поднял ее на свет.
Получилось идеально. Он положил готовую работу мне на колени и взял следующую картину, которую я нарисовала недалеко от дома, у скал. Море в этот день было необычного голубого цвета, и мне почти удалось передать этот оттенок. Пока Коллам молча смотрел на картину, я заметила, что его глаза были сегодня такого же цвета.
Мы с Питером провели у скал весь день, до самого заката. Спокойное, но грозное настроение, которое море в тот день излучало, ощущалось на картине.
Не хочешь рассказать, что случилось с твоей матерью? прервал мои мысли Коллам.
Я сглотнула. Несколько недель после смерти мамы я пыталась не говорить и даже не думать о ней. Казалось, что так проще справиться с утратой.
Коллам не давил на меня. Он просто ждал моего решения. Я посмотрела ему в глаза и поняла, что могу доверять. Я сделала глубокий вдох и начала медленно рассказывать об аварии и о том, когда я видела ее в последний раз. Коллам отложил раму в сторону и прислонился к столу рядом со мной.
Когда я закончила, он молчал и смотрел на меня. На мои глаза наворачивались слезы, стекая по щекам. Коллам стер их с моего лица.
Мне так жаль, прошептал он, обнимая меня и притягивая к груди. Я прижалась к нему. Он пах солнцем и морем.
Почему ты это делаешь? я не осмеливалась смотреть на него, надеясь, что он не станет меня отпускать.
Ты о чем? спросил он, гладя меня по волосам.
Ты игнорировал меня неделями, напоминаю я, а сейчас ты совсем другой.
Не знаю, его голос звучал хрипло. Когда я увидел тебя в первый раз, ты в растерянности сидела рядом с китом. Мне показалось, мы совсем не подходим друг другу.
Я напряглась.
Ты даже не знал меня.
Он улыбнулся, и мой гнев сдулся, как воздушный шар.
Я же сказал, у меня просто было такое чувство. Ты стояла в воде, вцепившись в кита, и я сразу же понял, что мне стоит быть осторожнее.
И что? Теперь ты передумал?
Именно, ответил он, отпуская меня и поворачиваясь к работе. Я посмотрела на него с недоверием, но он, видимо, был еще не готов объяснить свою резкую смену настроения.
Почему ты не живешь со своими родителями? спросила я, собравшись.
Он покачал головой и коротко сказал:
Я никогда не знал своих родителей, его тон не допускал дальнейших вопросов. Эта картина нравится мне больше всех, сказал он. Хотел спросить он колебался.
Что?
Ты не подаришь ее мне?
Я посмотрела на него. Он что, серьезно?
Я бы с радостью повесил ее в своей комнате, в его голосе звучало волнение.
Конечно, если она тебе нравится, ответила я, смущенная неожиданной похвалой.
Он взял белую раму, посмотрел на нее пару секунд, а затем отложил в сторону. Потом он пошел в угол, где были сложены рамы, и копался там некоторое время. Наконец он вытащил простую светло-серую рамку и довольно на нее посмотрел. С этой картиной он работал так же заботливо, как и с портретом моей матери. Я сидела рядом, молчала и размышляла.
Уже поздно, сказал он, когда закончил. Мы можем обрамить оставшиеся картины в следующий раз, если хочешь.
Если мне можно будет наблюдать, как ты работаешь.
Конечно.
Он взял меня за талию и поднял с верстака. Я почувствовала покалывания в теле от его прикосновения. Он опустил меня на пол, и его близость, как и всегда, ввела меня в состояние полнейшей растерянности. Пришлось взять себя в руки, чтобы не прижаться к его мускулистой груди. Он отошел в сторону и взял картину.
Если мне можно будет наблюдать, как ты работаешь.
Конечно.
Он взял меня за талию и поднял с верстака. Я почувствовала покалывания в теле от его прикосновения. Он опустил меня на пол, и его близость, как и всегда, ввела меня в состояние полнейшей растерянности. Пришлось взять себя в руки, чтобы не прижаться к его мускулистой груди. Он отошел в сторону и взял картину.
Время ужина.
Мы молча шли в дом. Он намеренно держался на небольшом расстоянии от меня. Софи и доктор Эриксон восхитились двумя обрамленными картинами.
Я хотел показать тебе портрет твоей матери, который нарисовал сам, сказал доктор Эриксон.
Мы с Колламом пошли в соседнюю комнату вслед за ним. Здесь было что-то вроде библиотеки, хотя так можно было назвать весь их дом. У стен стояли книжные полки, доходившие до темно-синего потолка, а на столах лежали стопки книг. Лампы для чтения и обтянутые клетчатой тканью кресла дополняли обстановку.
Пока доктор Эриксон копался в своих папках, Коллам подошел ко мне.
Его семья уже целую вечность собирает старые книжки. Тут можно найти сокровища, за которые коллекционеры будут готовы отдать целое состояние. У него куча первых изданий.
Я еще больше удивилась.
Ах вот же он! воскликнул доктор Эриксон, вытаскивая пожелтевший лист из папки. Он положил его под лампу, и мы подошли ближе. Это был портрет, нарисованный карандашом.
Тогда ей было примерно столько же, сколько тебе сейчас. Она часто приходила к нам порисовать. Я показывал ей разные техники. У нее был талант.