Таково в сжатой форме резюме нашей последней беседы. Если П[олтавец] говорил искренне и правдиво, то я могу быть ему лишь благодарен. Таким образом будет доказана необоснованность моих подозрений против него в последние месяцы. В этом случае я позволю себе лишь, глядя на свою четырнадцатилетнюю работу в Германии таким же образом простофиля глядит на воздушные замки рассчитывать на то, что мне прямо скажут о необходимости прекращения моей деятельности или о том, что мы можем работать вместе лишь в определенных рамках. В своих предыдущих письмах я уже писал Вам об этом и я надеюсь, что эта маленькая просьба будет исполнена. Мне бы было очень неприятно и болезненно, если из соображений дипломатической тактики мне позволят продолжать работу, которая сочтена не просто ненужной, но и вредной. Что можно делать в парламентском и демократическом государстве, конечно, нельзя продолжать в государстве национальной диктатуры.
Но если П[олтавец] рассказал мне нечто, что не соответствует действительности, а является сочиненным или приукрашенным им самим, то это, конечно, меняет дело. Но и в этом случае, полагаю, Вам будет полезно знать, что он рассказывает.
Заканчиваю мое письмо тем, с чего я его начал. Дорогой Арно Густавович, если П[олтавец] сказал мне правду, я прошу, чтобы для него его откровенность не имела неприятных последствий и чтобы он вообще не узнал, что я Вам об этом написал. В этом случае его поведение по отношению ко мне лояльно, так как он на протяжении многих лет пользовался моей поддержкой и отблагодарил меня за это. Я не хочу, чтобы он теперь пострадал и надеюсь, что Вы понимаете мои чувства и выполните мою просьбу.
С наилучшими пожеланиями Вашей супруге и Вам
с совершенным почтением
преданный Вам [подпись]
Немецкий язык, машинопись.
25. Бискупский Шикеданцу31 мая 1933
Дорогой Арно Густавович.
Получил ваш дружеский ответ от 17 мая. Я был очень обрадован, что все, сообщенное мне Иваном, оказалось неверным. Тем загадочнее, какие мотивы побуждают его такое рассказывать.
С 12 мая он в отъезде, вероятно поехал прямо в Берлин. Что он там делает, мне неизвестно, вероятно, Вы осведомлены об этом лучше, чем я.
Мой сотрудник в Гамбурге полковник барон Розенберг[785] пишет мне, что Кочубей[786] и его сотрудник Грач[787] пытаются организовать там русскую национал-социалистическую группу. Далее он пишет дословно:
Как и в Берлине берут все, что попадается под руку, не предпринимая ни малейшего отбора.
В гамбургскую полицию постоянно являются темные русские элементы с разоблачениями о тайных собраниях коммунистов, называя место, время и пр. Также они вызываются назвать различных агентов в среде русских эмигрантов. Порой кажется, что этих типов подсылают сами коммунисты. Здесь распространяется слух, что Орлов снова всплыл в Берлине и даже пользуется доверием в некоторых немецких кругах. С помощью этого господина немцам будет трудновато получить действительно хорошие сведения в русском вопросе. Мне также сказали что с протекции полковника Бишофа[788] в мюнхенских национал-социалистических кругах играет роль некто барон Е. Хан[789], который в балтийских русских кругах давно стоит в черном списке. Раньше в Курляндии они занимался в балтийском ландесвере шпионажем в пользу Англии. Позже он работал в Польше и был арестован за темные махинации. После года отсидки он появился в Чехословакии, но и там тоже был арестован. Наконец, он поступил на австрийскую службу и шпионил в Италии, где был разоблачен, но смог ускользнуть. Здесь он познакомился с Бишофом, который ему покровительствует. Мне сказали, что он служит сейчас в политическом отделе мюнхенского полицайпрезидиума.
Если то, что пишет барон Розенберг верно, то все время повторяется одна и та же картина: провокаторам и агентам враждебных стран повсюду удалось внедриться в национальные круги.
Сегодня я пишу Вам по частному делу, дорогой друг. С тех пор как национальные круги пришли к власти, меня преследуют неудачи. Как я Вам уже однажды говорил, в последние годы я получал от Штальхельма[790] ежемесячное пособие в 200 марок. В ответ от меня ничего не требовалось, это было лишь выражением их симпатии к моей деятельности и следствием хороших отношений между Дюстербергом[791] и мной.
После его ухода я не получал ничего и спросил у его преемника майора фон Штефани[792], могу ли я рассчитывать на дальнейшую помощь. С 1927 г. я не получаю больше поддержки от моих шефов, так как они сами практически разорены из-за того, что по требованию его превосходительства Людендорфа дали средства «на работу по подготовке будущего русско-немецкого экономического сближения» (в сумме около 400000 марок, см. мои свидетельские показания, копию которых я отдал Альфреду Владимировичу, когда был в Берлине). Поэтому деньги, которые я получал от Дюстерберга, были мне необходимы для содержания канцелярии, отправки почты и оплаты услуг секретарши. Часть была потрачена на работу моего берлинского отдела. На все мне не хватало, но доплачивать приходилось немного. Полгода назад эта сумма была уменьшена до половины, тут у меня уже возникли немалые сложности. После того, как эта помощь прекратилась совсем, я и вовсе не состоянии даже оплачивать свою переписку. Знакомая Вам фройляйн Кох[793] десять лет была моей секретаршей, до этого она работала в «Ауфбау», как Вы знаете. Фройляйн Кох сдала экзамены в Сорбонне и прекрасно говорит по-французски. Благодаря многолетней работе со мной она так хорошо ориентируется в моей деятельности, что замену ей в Германии найти будет непросто. В особенно трудные времена она работала на меня безвозмездно, из-за чего она по сей день в долгах, ведь кризис длился год (1927). Она имеет немецкое гражданство и придерживается национальных убеждений. Кроме работы на меня она дает частные уроки и сотрудничает с баварским новостным бюро (прежний владелец Кунцер) где в плохие времена получает лишь 22 марки в месяц. Если она ничего не будет получать от меня, ей не хватит средств к существованию. Поэтому обращаюсь к Вам с большой просьбой не найдется ли в Мюнхене какой-нибудь работы для фройляйн Кох по линии Вашей партии. Вы спасете этим не только ее ведь она уже работала с Вами и Альфредом Владимировичем но и окажете очень большую услугу мне, ведь если фройляйн Кох будет иметь твердое место или какой-то заработок, она сможет на неделе выкраивать время для меня, чтобы помогать мне в моей работе, которая таким образом не остановится окончательно.