Чувствуя, что откровения швейцарца затягиваются, я еще подбросил дров в здоровенный камин, который бы с жадностью заглотил еще столько же. Когда же смолистые поленья занялись огнем, заполняя теплом и запахом смолы гостиную, мне послышалось кое-что интересное. «Так А вот с этого поподробнее, господин полковник».
Сначала я думать, что здесь церковь другая. У вас можно верить по-другому. Лефорт кивнул на скромно лежавшую на столе Библию, небольшую книгу в простом черном кожаном переплете. Можно строить свои кирхе. Можно заводить своих просвитер. Лефорт все чаще и чаще вставлял слова на родном языке. Но потом я видеть другое
Я превратился в «одно большое ухо», так как Лефорт начал рассказывать какие-то просто невероятные вещи. Судя по его сбивчивой, часто прерываемой пьяными бормотаниями речи, наша церковь при полной поддержке царевны Софьи жестко боролась с теми, кто пытался сделать что-то новое или изобретал что-то необычное. Запрещалось что-то изменять в старинных обычаях, военных уставах, домашних традициях, одежде, кухне и т. д. Из школьного курса истории и баек на своей работе в антикварном салоне я, конечно, много слышал про патриархальную Русскую церковь, которая веками словно цепной пес защищала все устоявшиеся обычаи и традиции. Слышал и про пресловутые бороды, которые имели знаковый и едва ли не сакральный характер для владельца; и борьбу с табаком, объявляли дьявольским; и про «немецкое» платье, которое осуждалось среди простого люда; и длинные рукава боярских шуб, что Петр I с такой яростью прилюдно отрезал; и т. д.
«Хм, что-то швейцарец прямо бочку катит на нашу Церковь. Насколько я помню, патриарх и сама царевна Софья, конечно, были противниками всяких петровских задумок, но чтобы прямо бороться с изобретателями Если честно, лабуда какая-то. Как бы в итоге не узнать, что здесь свою инквизицию создали, чтобы с разными изобретателями бороться».
Мне говорить, нельзя другой платье для зольдат, нельзя другой эссен, нельзя другой курирен э-э-э лечить. Мол, все не по старине от Сатаны Делать только так, как говорить они. Слушать, что говорят они. Слышишь? Так не должно быть, Лексей. Так нельзя. Они не понимать.
Полковник зачем-то попытался встать, но у него ничего не получилось. Привстав, он снова плюхнулся в кресло.
Я говорить зольдат Вашен мыть хенде. Ты есть мыть руки, зольдат. Ты есть грязный! Швайне! Лефорт «хлопнул» еще одну кружку. А батушка против. Так нельзя. Нихт рихтиг Лексей, слышать меня? Они следить за всеми. За каждым смотреть. Не верь батушка Э-э. Он попытался еще что-то сказать, но не смог и захрапел.
Я говорить зольдат Вашен мыть хенде. Ты есть мыть руки, зольдат. Ты есть грязный! Швайне! Лефорт «хлопнул» еще одну кружку. А батушка против. Так нельзя. Нихт рихтиг Лексей, слышать меня? Они следить за всеми. За каждым смотреть. Не верь батушка Э-э. Он попытался еще что-то сказать, но не смог и захрапел.
Я критически окинул тушу этого лося взглядом, прикинув, сколько он может весить, и отказался от идеи тащить его до кровати. «Определенно, не дотащу. На русских харчах откормился, боров. Плащом укрою его и хватит Эх, задал ты мне загадку, Франц Батькович. Нехорошая это загадка Чую я, и ответ на нее тоже нехороший».
Выбравшись из дома, я отправился в свое убежище, в котором спокойно можно было обо всем поразмыслить. Место тут было спокойное. Никто, кроме меня, на сеновал не лазил. Ганс считал это выше своего достоинства. Конюху, с его деревяшкой вместо ноги, было не до сеновала. Остальная дворня здесь тоже особо не шастала.
Что-то я не пойму ни черта посреди душистого сена, в голову мне стали приходить очень странные мысли. Помню же, при Ване я столько всего наворотил, что все должно быть совсем по-другому. Лекарни вон же при мне еще начали в городах ставить. Царские глашатаи по всем площадям, деревням и весям трубили, что в царские лекарни всяких травниц и знахарей набирают. Как говорится, приходи ко мне лечиться А тут, что за херня такая творится? Церковь с цепи сорвалась и руки мыть запрещает? Сплю, что ли? Я ущипнул себя, и резкая боль подсказала, что это реальность, а не сон. Блин! Что тут творится?
По пьяному делу Лефорт ведь еще много чего рассказал, что еще больше запутало меня. Перемешивая русские слова с немецкими, он бормотал о какой-то старинной фузее с колесцовым замком и связанной с ней легенде. Мол, есть где-то в царских закромах огнестрельный огнебой, что привезен был из далекой-далекой страны на Востоке. Денно и нощно, рассказывал Лефорт, вот уже сто лет четверо дюжих монахов с пистолями и саблями, окропленными святой водой, сторожат это оружие. Боятся, что нечистый придет за своей фузеей и заберет ее.
Постой-ка, уж не одно ли это из моих ружей, которое я сделал для Ивана Грозного во время одного из своих путешествий во времени? Шустро палит, замок с колесиками, все как у меня. Мелькнувшая догадка мне показалась очень верной. Вот, значит, как. Разобраться с моим ноу-хау не смогли. Лучше, значит, охаять и спрятать под замок. А зачем тогда эту мистическую мишуру наворотили? Сторожа-монахи со святой водой? Дьявола сюда приплели? Странно Что-то не нравится мне все это. Дурно пахнет, друзья-товарищи.