Ничего не найдете, сержант, сказал Шарп.
Хейксвилл, все еще стоявший навытяжку, исполнил сложный поворот, твердо поправ землю правой ногой:
Разве я разрешил тебе открывать рот, Шарпи?
Нет, сержант.
«Нет, сержант» Верно, не разрешил. Серьезная провинность, рядовой. Заслуживающая серьезной же порки.
Правая щека сержанта дернулась от непроизвольного спазма, искажавшего лицо каждые несколько секунд, и злобный лик дьявола проступил вдруг так отчетливо, что вся рота на мгновение задержала дыхание в ожидании ареста провинившегося бедняги. Тут орудие ухнуло в третий раз, по равнине прокатился гром, и ядро, ударившись о землю, продолжило путь по зеленеющему рисовому полю, оставляя за собой узкую полоску. Проследив за ним до полной остановки и убедившись, что ущерба роте вражеский посланец не нанес, сержант презрительно хмыкнул:
Стрелки!.. Чертовы нехристи и навести-то толком не могут. Или, может, они с нами играют. Играют! Он усмехнулся собственной шутке.
В состояние такой редкой веселости, как подозревал Шарп, сержанта Обадайю Хейксвилла ввергло вовсе не волнительное ожидание битвы, а скорее перспектива близких потерь, боли и отчаяния, которые были для него слаще меда. Ему доставляло удовольствие видеть чужой страх, чужую трусость, потому что страх делал людей покорными, а контроль над несчастными людьми был для сержанта высшим блаженством.
Три конных офицера, остановившись в голове колонны, разглядывали в подзорные трубы далекую высотку, затянутую дымком от последнего выстрела.
Это наш полковник, парни, объявил Хейксвилл. Полковник Артур Уэлсли собственной персоной. Благослови его Господь, потому что он джентльмен, а вы нет. Приехал посмотреть, как вы деретесь, уж не оплошайте. Деритесь, как и подобает англичанам.
Я шотландец, буркнул кто-то в задних рядах.
Кто это сказал? Хейксвилл пробежал по роте злобным взглядом. Щека его задергалась. Будь он в другом, не столь приподнятом настроении, шутнику пришлось бы несладко, но сейчас радостное предчувствие боя затмило желание покарать, и реплика прошла без последствий. Шотландец! фыркнул сержант. Что хорошего может быть у шотландца в жизни? Отвечайте! (Все молчали.) Тогда я вам скажу. Дорога в Англию. Так написано в скрижалях, а потому так оно и есть. Он поднял мушкет, еще раз оглядел притихший строй и рявкнул: Я присмотрю за вами! Никто из вас еще не был в настоящем бою. Там, по ту сторону проклятого холма, кроется орда черномазых нехристей, которые только того и ждут, как бы добраться до ваших женщин, а потому, если хоть один из вас струсит, если хоть один из вас смалодушничает, я сдеру шкуру с остальных! Начисто! До мяса! Выполняйте свой долг и подчиняйтесь приказам вот и все, что от вас требуется. А кто отдает приказы?
Сержант замолчал в ожидании ответа. В конце концов свой вариант предложил рядовой Маллинсон:
Офицеры?
Офицеры? Офицеры! Хейксвилл скривился. Офицеры здесь только для того, чтобы показать нам, за что мы деремся. Они ведь джентльмены. Настоящие джентльмены! Люди достойные и почтенные в отличие от вас, жалких оборванцев и воришек. Приказы отдают сержанты. Армия это сержанты. Учтите, парни. Вам драться с нехристями, и если не будете слушать меня, считайте себя покойниками! Очередная гримаса прошла по физиономии, челюсть вдруг отъехала в сторону, и Шарп, внимательно смотревший на сержанта, подумал, что, может быть, это из-за страха Хейксвилл такой речистый. Смотрите на меня, парни, продолжал сержант. Смотрите на меня, и все будет в порядке. А знаете почему? Выкрикнув последнее слово голосом драматического актера, он прошелся вдоль шеренги. Знаете почему? повторил Хейксвилл. Теперь он напоминал увещевающего грешников напыщенного проповедника. Потому что меня нельзя убить! В его хриплом голосе слышалась истинная страсть. Речь эту рота слышала не раз, но спектакль был достоин повтора, хотя сержант Грин, уступавший Хейксвиллу по чину, и отвернулся, не скрывая недовольства. Хейксвилл, с ухмылкой потянув за воротник, обнажил пересекавший горло старый темный шрам. Петля висельника! Видите? Видите? Но я жив, парни, жив и хожу по земле, а не лежу в ней, и это доказательство того, что умирать не обязательно. Он опустил воротник. Отмечен Господом, проникновенно закончил Хейксвилл. Я отмечен Господом!
Совсем сбрендил, пробормотал Том Гаррард.
Ты что-то сказал, Шарпи? Сержант резко обернулся, но неподвижная поза Шарпа и тупо устремленный в пустоту взгляд бесспорно доказывали невиновность рядового. Хейксвилл прошелся вдоль строя. Я видел, как умирали люди. Настоящие джентльмены, не чета вам, сброду. Да, я видел, как они умирали, но Бог пощадил меня! А потому, парни, делайте, как я скажу, иначе вы все станете падалью. Он вдруг протянул Шарпу мушкет. Оружие в порядке. Молодец, парень. Сержант отошел, а Шарп с удивлением обнаружил, что тряпица на месте и аккуратно завязана узелком.
Похвала в адрес Шарпа удивила всю роту.
А он сегодня в хорошем настроении, прокомментировал Гаррард.
Я слышу, Гаррард! крикнул через плечо сержант. Ушки на макушке, да. А теперь тихо. Пусть нехристи не думают, что вы трусите! Помните, вы белые люди, выбеленные кровью ягненка, так что никаких разговорчиков в строю! Будьте как те чертовы монахини, которые за всю жизнь не издают ни звука, потому что им отрезали их папистские языки. Он вдруг вытянулся в струнку и отсалютовал, прижав к груди алебарду с заостренным наконечником. Все в строю, сэр! проорал Хейксвилл голосом, долетевшим, наверно, до притаившихся за высоткой врагов. Все в строю, и все тихо, сэр! Знают, что бывает за разговоры.