Почти не мотивируя своего предложения, с видом школьника, затвердившего свой урок, он провозгласил проект заранее заготовленной резолюции, категорически обязывающей адвокатское сословие примкнуть к протестам, требованиям и воззваниям, направленным против «гнилой власти». Протесты и воззвания подобного содержания уже готовятся поголовно всеми общественными организациями, и стыдно было бы «нашему передовому сословию» замедлить и опоздать в таком патриотическом деле, ибо «враг уже у ворот».
Выстрел Кремлева пропал даром. Все отлично понимали, что говорит он не свое, а начинен «левыми». Его выступления вообще встречались в адвокатской среде равнодушно, большей частью с ироническою терпимостью.
Раздались голоса, требовавшие «оставить это» и вернуться к текущим занятиям. Кто-то крикнул: «Долой Кремлева!» Тогда, как ужаленный, вскочил с места Керенский и стремительно продвинулся к столу президиума.
Он был бледен и настоятельно требовал слова также «к порядку дня».
Слово ему было предоставлено.
Едва успел он начать с обращения «товарищи», как кучка его единомышленников неистово зааплодировала. Аплодировал и Анатолий Кремлев. Все прислушались.
«Враг у ворот!» начал Керенский свою речь и стал нервно-истерично повторять то, что он уже много раз пытался говорить в Думе, что открыто проповедовал на всевозможных частных собраниях, желая доказать, что наседающего сильного внешнего врага мы можем победить, только расправившись с нашим внутренним врагом, собственным правительством, помышляющем лишь о предательстве и унижении России.
Самая постановка вопроса могла захватить хоть кого, и не мудрено, что первая речь Керенского была покрыта громоносным рукоплесканием всего собрания.
Я решил, считая это своим долгом, возразить ему, чтобы не допустить сословие до необдуманного шага, в котором оно могло бы впоследствии раскаиваться. Положение мое среди заволновавшегося многолюдного собрания было не из легких.
Я начал с комплимента по адресу «трудовика» Керенского, который вне судеб рабочего класса наконец обеспокоен судьбою всей Pocсии и согрет самыми горячими патриотическими чувствами. Чувства эти и заставляют его видеть неминуемую опасность там, где пока еще ее слава богу! нет, и не позволяет провидеть большую опасность, может быть, гибель России от той революции, к которой он так властно призывает нас во время войны.
Я начал с комплимента по адресу «трудовика» Керенского, который вне судеб рабочего класса наконец обеспокоен судьбою всей Pocсии и согрет самыми горячими патриотическими чувствами. Чувства эти и заставляют его видеть неминуемую опасность там, где пока еще ее слава богу! нет, и не позволяет провидеть большую опасность, может быть, гибель России от той революции, к которой он так властно призывает нас во время войны.
Такого удара с тыла не выдержит никакой фронт; при первой вести о нем он рассыплется в прах, как раз открывая прямую и гладкую дорогу врагу в те ворота, у которых, по мнению уважаемого Александра Федоровича, он пока еще только стоит. Из моего опыта, почерпнутого во время моего пленения в начале войны в Германии, я удостоверился, что именно враг, как никто, ждет не дождется российской революции. Поэтому я призываю сословие как наиболее интеллигентное (что и обязывает) к некоторой дальновидности и ни словом, ни делом не ослаблять героического напряжения фронта до окончания войны, и твердо верить в то, что только победа над германским абсолютизмом откроет нам самим прямую (и может быть, легче, чем мы думаем) дорогу к светлому будущему.
Речь моя была встречена такими же бурными овациями, как и речь Керенского.
Тогда он снова вскочил с места и, говоря на ту же тему, стал повторяться. Я возражал. Мы обменялись тремя речами.
Повторения его становились все бледнее и бледнее именно потому, что и по форме, и по содержанию это были только повторения.
Под конец, вероятно, даже вне его расчета, всплыл новый аргумент, который ясно обнаружил партийную директиву. У него вырвалась такая фраза: «Поймите наконец, что революция может удаться только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент может быть упущен навсегда!»
Эта тирада развязала мне руки.
Сакраментальный девиз социал-революционеров, одержимых зудом революции во что бы то ни стало, предстал передо мной во всей своей безумной наготе, и у меня нашлось достаточно аргументов, чтобы осудить его.
«Пусть никогда, но не теперь!» вырвалось у меня, и мысль моя заработала в этом направлении страстно и энергично: «Партийно-классовый патриотизм в минуту, требующую напряжения всех сил страны, не патриотизм, а преступление. Маска патриотизма остается только маской, когда ее надевают для достижения партийных вожделений и целей. Победа нужна всей Pocсии как воздух, и было бы преступно отравить его удушливыми газами классовой вражды и ненависти. Сейчас революция гибель России!»
В одной из своих реплик Керенскому я нарисовал попутно и картину близкого будущего, если революция все-таки разразится.
Мне горько сознавать теперь, что все сбылось по злому пророчеству моему, которое вырвалось у меня в аффектированную минуту безудержной работы мысли и воображения.