«Ай да Пушкин!»
Приятно иметь дело с учеными людьми. От них всегда можно узнать что-нибудь необычное. В. Осокин, например, в книге «Перстень Веневитинова» сообщает: «В сентябре 1826 года в Москву приехал Пушкин. Николай I, вступивший на престол, милостиво освободил его из ссылки в Михайловское, куда семь лет назад отправил его Александр I». Есть над чем задуматься. Ведь каждый школьник знает, что в Михайловское Пушкин был сослан не в 1819 году (тогда он находился еще в Петербурге), а в 1824-м.
Аннотация к книге заманчиво обещала, что автор познакомит «с событиями из жизни известных деятелей искусства, которые рисуют их с новой, почти неведомой ранее стороны». Читая прозу, критику и публицистику последних лет, я не раз вспоминал слова этой аннотации, предваряющей книжку, которая представила мне классиков действительно с «неведомой стороны». В данном случае, как я сказал, любой старшеклассник может поправить автора. А что делать бедному школьнику, когда его обманывает авторитетнейший учебник? В нем на протяжении многих лет, из издания в издание, упорно заверяют мальчиков и девочек, что Лев Толстой осиротел в тринадцатилетнем возрасте: «В 13 лет он потерял и отца». Поможем же автору, написавшему главу о Л. Н. Толстом, сделать несложные арифметические выкладки. Лев Толстой родился в 1828 году. Его отец умер в 1837 году. Следовательно, будущему писателю было 9 лет.[4]
Хрестоматийным стал пример бурного пушкинского «самовыражения», когда он завершил работу над любимым детищем своим «Борисом Годуновым». Около 7 ноября 1825 года он написал другу П. A. Вяземскому: «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай-да Пушкин, ай да сукин сын!» Это не из рассказов, не из легенд о Пушкине, это документ, причем многократно опубликованный. Ссылаются на него охотно, но пересказывают кто во что горазд. Так, одному из самых читаемых и заслуженно почитаемых журналистов пушкинские слова показались, видимо, слишком резкими, и он решил прибегнуть к эвфемизму, смягчив и «облагородив» простодушно-грубоватый, но чрезвычайно экспрессивный и естественный тон дружеского послания. Я имею в виду В. Пескова, написавшего в «Комсомольской правде»: «Давний житель Михайловского, поставив последнюю точку в одном из трудов, созданных в деревеньке, радостно восклицал: Ай да Пушкин, ай молодец!» Чувствуете разницу? Другой солидный автор, создатель учебника «Психология», желая подчеркнуть взрывчатую эмоциональность обладателя африканского темперамента, не удовольствовался битьем в ладоши да радостными выкриками и заставил поэта лихо отплясывать: «Известно, например, что, закончив трагедию Борис Годунов, А. С. Пушкин так радовался и ликовал, что пустился в пляс, приговаривая Ай да Пушкин!». Воображение у психолога B. Крутецкого работает на славу
Хрестоматийным стал пример бурного пушкинского «самовыражения», когда он завершил работу над любимым детищем своим «Борисом Годуновым». Около 7 ноября 1825 года он написал другу П. A. Вяземскому: «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай-да Пушкин, ай да сукин сын!» Это не из рассказов, не из легенд о Пушкине, это документ, причем многократно опубликованный. Ссылаются на него охотно, но пересказывают кто во что горазд. Так, одному из самых читаемых и заслуженно почитаемых журналистов пушкинские слова показались, видимо, слишком резкими, и он решил прибегнуть к эвфемизму, смягчив и «облагородив» простодушно-грубоватый, но чрезвычайно экспрессивный и естественный тон дружеского послания. Я имею в виду В. Пескова, написавшего в «Комсомольской правде»: «Давний житель Михайловского, поставив последнюю точку в одном из трудов, созданных в деревеньке, радостно восклицал: Ай да Пушкин, ай молодец!» Чувствуете разницу? Другой солидный автор, создатель учебника «Психология», желая подчеркнуть взрывчатую эмоциональность обладателя африканского темперамента, не удовольствовался битьем в ладоши да радостными выкриками и заставил поэта лихо отплясывать: «Известно, например, что, закончив трагедию Борис Годунов, А. С. Пушкин так радовался и ликовал, что пустился в пляс, приговаривая Ай да Пушкин!». Воображение у психолога B. Крутецкого работает на славу
А как цитируют великого поэта! Вот Андрей Вознесенский («Новый мир», 11, 1982): «В хрустальной морозной пушкинской строфе 1829 года замерли крохотные о, как незабвенные пузырьки шампанского:
Мороз и солнце
Открой сокрыты негой взоры»
На самом деле крохотные «о» замерли у Пушкина не в слове «сокрыты», а в слове «сомкнуты».
Другая цитата, на сей раз из «Учительской газеты»: «строки из письма Татьяны и буду верная супруга и добродетельная мать нуждаются в серьезном анализе». И подпись: «С. Курылева, член Союза писателей СССР».
Но как можно «серьезно анализировать» слова, которых нет в романе? Ведь Татьяна Ларина на самом деле пишет Онегину: «была бы верная супруга и добродетельная мать». Неужели и эти оттенки смысла и интонации не имеют значения?
Справедливости ради скажем, что, цитируя, искажают не одного только Пушкина. «Расплачиваются» и другие ни в чем не повинные классики. Ограничусь двумя примерами.