Но любое психическое явление, включая самое первое, все же должно иметь какую-то свою субъективную сторону, иначе как можно вести речь о психике? И, несмотря на сказанное выше, у суггестии она есть. «Изнутри» суггестия ощущается как амбивалентная «первоэмоция», самоощущение общности («мы»), которое, в свою очередь, тоже не ощущение в обыденном смысле, не пассивное ощущение чего-то, а деятельное (переживаемое в действии) ощущение сопричастности индивида всеобщему ходу вещей. Остается добавить, что «мы» здесь тоже не в нашем привычном понимании «мы», так как оно не складывается из многих «я», до «я». До появления самосознания от суггестии еще очень далеко, и генетически наоборот «я» складывается из множества конфликтующих друг с другом «мы». И, наконец, действие, в котором его участники переживают общность как ощущение «мы», также отличается от привычного для нас действия, ибо это всегда ритуальное действие106.
Итак, суггестия как прямое внушение работает только потому, что работает как общность, а эта последняя работает как ощущение «мы». И наоборот: ощущение «мы» является продуктом прямого внушения общности «словом» объективированным и благодаря этому принявшим на себя абстрактную роль «субъекта». Неслучайно эпиграфом для своей книги Поршнев взял знаменитый зачин Евангелия от Иоанна: «В начале было слово». И заметим, что ведь и современный человек со здоровой нервной системой не способен уклониться от понимания родной речи, следовательно, и в современной речи в самом ее основании первобытная суггестия сохраняет свое отчетливое проявление.
Вышесказанное призвано проиллюстрировать терминологические трудности, неизбежно становящиеся на пути при исследовании такого сложного предмета, как начало человеческой истории: почти все на первый взгляд привычные для нас термины приобретают здесь противоположные значения. Эти трудности предопределены тем, что сама человеческая психика в том виде, каком она возникла в начале истории, была в целом противоположна нашей.
Научная разработка понятия суггестии позволила Б.Ф. Поршневу указать на то ключевое соединение, в котором проблемы глоттогенеза, антропогенеза и социогенеза обнаруживают себя перед исследователем не как три разные, а как одна проблема: из этой точки одновременно начинают свое развитие речь, психика и социальность. Как уже было отмечено, метаморфоз интердикции в суггестию составляет основную фабулу книги Поршнева. Остальной понятийный аппарат так или иначе служит прежде всего его адекватному раскрытию. Это не значит, однако, что описываемые с его помощью явления неинтересны сами по себе.
Одно из важных мест у Поршнева занимает понятие дипластии. Этим термином обозначается присущий исключительно человеку неврологический феномен отождествления двух взаимоисключающих элементов. Сам Поршнев описывал его формулой «то же, да не то же». Именно дипластия работает в знаке (слове, сигналах второй сигнальной системы).
«Дипластия единственная адекватная форма суггестивного раздражителя центральной нервной системы».107
Соединение несоединимого с точки зрения логики абсурд, но никакой логики там, где имеет место дипластия, не существует в принципе. Сама логика возникает как отрицание этого явления. А если не существует логики, то не может быть и абсурда, и таким образом дипластия нечто такое, в чем логика и абсурд еще не противопоставляются друг другу, а слиты воедино. Примером дипластии является слово: никакой объективной связи между его звуковой оболочкой и тем предметом или явлением, которое им обозначают, нет, и тем не менее эта связь для нас очевидна, ради нее мы и пользуемся словами. Слово создает эту связь.
К идее дипластии Поршнев пришел во второй половине 1950-х годов (сперва какое-то время он использовал в своих рукописях термин «дуопластия»). На нее ученого натолкнули филогенетические исследования известного французского антрополога Люсьена Леви-Брюля («прелогическое мышление», «первобытная бессмыслица»)108, и онтогенетические исследования французского психолога Анри Валлона («бинарные структуры» как элементы мышления ребенка)109. Интересно, что в то же самое время, когда в СССР Поршнев пришел к идее дипластии, в США к похожим идеям независимо друг от друга пришли сразу два психолога: Леон Фестингер (теория «когнитивного диссонанса») и Грегори Бейтсон («double bind»). Идея, как говорится, витала в воздухе.
К идее дипластии Поршнев пришел во второй половине 1950-х годов (сперва какое-то время он использовал в своих рукописях термин «дуопластия»). На нее ученого натолкнули филогенетические исследования известного французского антрополога Люсьена Леви-Брюля («прелогическое мышление», «первобытная бессмыслица»)108, и онтогенетические исследования французского психолога Анри Валлона («бинарные структуры» как элементы мышления ребенка)109. Интересно, что в то же самое время, когда в СССР Поршнев пришел к идее дипластии, в США к похожим идеям независимо друг от друга пришли сразу два психолога: Леон Фестингер (теория «когнитивного диссонанса») и Грегори Бейтсон («double bind»). Идея, как говорится, витала в воздухе.