Компания, в которую мы с Женькой приезжаем после «Кутузовской»., отличается от прежней. Старая квартира в каком-то дореволюционном особняке, затерявшемся в переулках Бульварного кольца. Публика постарше и одета неформально, кое-кто даже в джинсах. Музыка звучит и здесь, но скорее она идет тихим фоном к разговорам и жарким спорам. В комнате сильно накурено, и от дыма не спасает даже настежь открытое окно. Народ расселся вокруг невысокого журнального столика, на котором стоят разнокалиберные бутылки и стаканы. Нормальной закуски нет и здесь, зато есть большая гора фруктов на старинном жостовском подносе. Чувствуется, что спорщики хорошо знакомы между собой и спор их продолжается не первый час. Женя меня представляет, мне все мельком кивают, наливают вина в простой граненый стакан и тут же возвращаются к прерванному разговору.
Садись, кивает мне Евтушенко на свободный стул. Послушай умных людей.
Не ерничай, Жень! тут же взрывается один из парней. Почему у тебя все вечно сводится к шуткам и смешкам?!
Сень, извини, но это и правда смешно второй день обсуждать, стоит или нет подписывать письмо в защиту этого парня.
Почему это смешно?! кипятится рыжий парень с сигаретой в зубах.
Потому что! Над такими вещами нормальные люди не раздумывают или подписывают сразу, или отказываются.
Вечно ты со своими теориями! Лучше бы Маринку пожалел специально же из Питера ведь приехала.
Я обращаю внимание на девушку с тонкими чертами лица и пышными волосами, стоящую у окна.
Девушка Бродского, шепчет мне на ухо Евтушенко и тут же обращается к компании. Хочешь, давай вон на Лешке проверим. Посмотрим, сколько он думать будет.
Я перевожу взгляд с одного спорщика на другого, не понимая, о чем вообще идет речь. Сеня поясняет:
Ты о ленинградском поэте по фамилии Бродский слышал?
Конечно. И даже стихи его читал. Вычурно очень.
Ну тогда ты знаешь, что весной был суд и его по статье «тунеядство» в ссылку на пять лет упекли. Вот теперь наши старшие коллеги собирают подписи на своем письме в его защиту.
Про суд слышал, про письмо нет. А в чем проблема-то?
А проблема, Алексей, Сеня вздыхает, в том, что у всех подписантов потом могут быть неприятности. А после того как нам власть устроила головомойку год назад в Кремле, многие предпочитают с ней не связываться.
Я делаю легкий прокол в памяти. Да, было такое дело в марте шестьдесят третьего. Евтушенко с Хрущевым прилюдно там сцепился. На фразу Никиты «Горбатого могила исправит!» Евтушенко громко возразил: «Прошло то время, Никита Сергеевич, когда людей исправляли могилами». И вся интеллигенция действительно тогда испугалась, что может вернуться тридцать седьмой год. Эта публичная выволочка явно была кем-то хорошо спланирована, Хрущева снова накрутили и выставили перед всеми неуравновешенным идиотом. Так же как и в Манеже в шестьдесят втором.
Слышал о твоих подвигах. Я посмотрел сочувствующе на Евтушенко.
Противно было. А потом Хрущев сам же мне и позвонил: «Ну, что ты там наоскорблял меня?» Я ему говорю: «Где же я вас оскорблял, Никита Сергеевич?» И вдруг он мне: «Ты вот что, Женя, ты в Новый год можешь прийти? Я к тебе подойду, чтобы все видели, а то ведь сожрут и пуговицы будут выплевывать только».
Но разве кто-то пострадал за эти полтора года?
Компания навостряет уши, поэт машет рукой:
Никто не пострадал, но побаиваться стали. Вот Бродский только под жернова попал, потому что молодой и самонадеянный. Весь такой из себя смелый нигде не работал и даже не числился. Про него и до этого фельетоны писали, но никто же не думал, что дело ссылкой закончится.
Да уж Заварили власти кашу. Хотели выпороть его для острастки, чтобы другим было неповадно, а в результате поднимут в СССР волну диссидентства. Пока еще все тихо, но вот-вот рванет. Сначала наши литераторы письма начнут писать, потом Би-би-си бучу поднимет, а через год уже и до прямых угроз от европейской интеллигенции дело дойдет сам Сартр вмешается. А Бродский, которому сейчас, как и мне, 24 года, сидит себе довольный в деревне Норинской Архангельской области, куда его сослали в марте, и спокойно пишет свои вирши. Потом даже назовет это время лучшим в своей жизни. Почти «Болдинская осень». И что делать? Нужно как-то срочно погасить этот разгорающийся костер.
А где можно подписать письмо?
Марина удивленно на меня смотрит.
Правда, что ли, подпишешь? Евтушенко изумленно приподнимает бровь. А тебя потом не
Я сам отвечаю за свои поступки, прерываю я его. Только вы мне вот что объясните. Почему наши ленинградские коллеги только сейчас вдруг забегали? Разве нельзя его раньше было куда-то пристроить на работу? Что, в Ленинградском отделении СП ни одной захудалой должности не нашлось?
Ты прав, тихо отвечает Марина. В Москве-то за него покойный Маршак просил, а сейчас Чуковские сбор подписей начали. Ленинградские же товарищи
Нам совсем не товарищи, закончил я за нее мысль. Неси письмо. Копия есть? Покажу нужным людям.
Вот и нашлось для меня дело. Вполне можно попросить Мезенцева за будущего нобелевского лауреата. Тем более за ним должок. А потом подкачу к Федину. Пусть Бродского пристроит переводчиком в какое-нибудь издательство английский тот хорошо знает. Да и сборник его стишков можно издать не великое дело, а человеку приятно. Минус один потенциальный диссидент. И пара сотен «сочувствующих».