Мама сидит рядом, молчит. Я вспоминаю, какой у нее был голос, когда она сообщила мне о смерти Джози. Сейчас ее рука легонько дрожит. Видимо, стараясь это скрыть, она якобы как ни в чем не бывало словно это самое обычное утро и жизнь течет как обычно подносит ко рту чашку.
Серфингом занималась?
Я киваю. Мы обе знаем, что именно так я снимаю напряжение. Примиряюсь с собой. С жизнью.
Да. И это было здорово.
Мама сидит на втором из двух стульев, что стоят у стола. Взгляд ее прикован к океану. На ее серьезных губах играет солнечный блик, и мне вдруг вспоминается, как она смеялась с моим отцом, широко открывая алый рот, как они кружились в танце на террасе «Эдема». Трезвая Сюзанна куда более приятное существо, чем Сюзанна пьяная, но порой я скучаю и по той по ее неукротимой пылкости, экспансивности.
Ладно, пойду, говорю я, может быть, надеясь увидеть хотя бы тень той молодой женщины.
Ладно, пойду, говорю я, может быть, надеясь увидеть хотя бы тень той молодой женщины.
И на мгновение глаза ее загораются. Она берет меня за руку, и в кои-то веки я не отдергиваю ее, а, напротив, сжимаю ладонь матери в приступе великодушия.
Обещаешь, что будешь жить у меня? спрашиваю я.
Свободной рукой она чертит «Х» на левой стороне груди и затем вскидывает ее, давая клятву:
Обещаю.
Тогда ладно. Улажу все формальности и сразу в путь. Волна предвкушения и ужаса поднимается в груди, плещется в животе. Матерь Божья! Вдруг она и вправду жива?
Тогда я придушу ее собственными руками, говорит Сюзанна.
Глава 2
Мари
Куда ты меня везешь? спрашиваю я, пальцем пытаясь сдвинуть с глаз повязку.
Саймон, мой муж, шлепает меня по руке.
Не тронь.
Мы едем уже целую вечность.
Это приключение.
Займемся извращенческим сексом, когда прибудем на место?
Изначально я это не планировал, но раз ты сказала Его ладонь опускается на мою руку и ползет к груди. Я смахиваю ее. А что, отличная идея. Ты обнаженная, с завязанными глазами, под открытым небом.
Под открытым небом? В Окленде? М-м, нет.
Я пытаюсь понять, куда мы направляемся. Несколько минут назад мы съехали с автострады, но на слух я по-прежнему не могу определить, в каком мы районе. Можно было бы сориентироваться по преодоленному расстоянию, но это если бы мы жили не в Девонпорте, откуда долго добираться до многих других районов города. Подняв голову, я принюхиваюсь и улавливаю запах хлеба.
Уф, пекарней пахнет.
Одна подсказка есть, хмыкает Саймон.
Какое-то время мы едем в молчании. Потягивая кофе из бумажного стаканчика, я в волнении думаю о своей дочери Саре. За завтраком она закатила истерику, заявила, что не пойдет в школу. Пряча лицо в растрепанных темных волосах, которые словно накидкой укрывали ей плечи и руки, причину она назвать отказывалась, и только твердила, что школу она ненавидит, что там ужасно и она хочет учиться дома, как ее (странная и жеманная) подруга Надин, живущая с нами по соседству. Самый настоящий бунт со стороны семилетней девочки, которая слыла лучшей ученицей в классе.
Как по-твоему, что с Сарой?
Наверняка просто с кем-то поссорилась, хотя надо бы заехать в школу, поговорить с учителями.
Да, пожалуй.
Сара ни в какую не соглашалась идти в школу, хотя старший брат вызвался приглядеть за ней. Лео в девять лет был копией своего отца: те же густые блестящие темные волосы и бездонные глаза, как глубь океана, та же долговязая фигура. Уже сейчас видно, что он будет таким же атлетичным, как его отец: Лео с полугода плавает как рыба. И подобно отцу, он не поддается плохому настроению и не теряет уверенности в себе, в отличие от меня и Сары.
Для себя я даже не мыслю жизнь без забот и тревог, но их оптимистичный настрой мне импонирует.
К сожалению, она пошла в мать.
В детстве ты была подвержена приступам уныния?
Это еще мягко сказано, смеюсь я. Треплю мужа по руке, даже с завязанными глазами безошибочно определив, где она лежит на сиденье. И теперь подвержена, как заметили бы некоторые.
Я их мнения не разделяю. Ты само совершенство. Саймон стискивает мою ладонь, и в этот момент мы резко поворачиваем, вероятно, на подъездную аллею, предполагаю я. Небольшое расстояние автомобиль преодолевает, двигаясь под наклоном вверх, и затем останавливается.
Повязку можешь снять, объявляет Саймон.
Слава богу. Я срываю с глаз повязку и, тряхнув головой, ладонью приглаживаю волосы по всей длине.
Но открывшийся моему взору вид мне мало о чем говорит. Мы находимся в туннеле, образуемом древовидными папоротниками и лианами. В одном месте дорога усыпана темно-зелеными плодами, нападавшими с ветвей фейхоа.
Где мы, черт возьми?
Саймон вскидывает одну густую темную бровь; его большой рот кривится в усмешке.
Готова?
Сердце в груди подпрыгивает.
Да.
Пару минут он едет вперед по разбитой ухабистой дороге, которая идет вверх, а потом мы неожиданно выкатываем из густых зарослей на широкую круговую подъездную аллею перед красивым домом 1930-х годов, который стоит отдельно на фоне необъятного голубого неба и безбрежного синего моря.
У меня перехватывает дух. Саймон еще не заглушил мотор, а я, с раскрытым ртом, уже выскакиваю из машины.