Внезапно ты с тревогой осознаёшь, что эта музыка искусственно усиливает твои эмоции, так же как музыка к фильму придает эпичности даже банальному диалогу между влюбленными. Евгений и Дебби играют номер под названием «Океанский утес». Он начинается с тихого перебора фортепианных клавиш звукоподражания плеску воды и соло на свирели, взывающей со дна морского голосом духа глубин. Затем вступает скрипка с выразительными октавами, накатывающими подобно волнам. Ты счастлива, сегодня твой первый рабочий день в качестве профессионального музыканта, и лето в Новой Англии в самом разгаре: светит солнце, зеленеет трава, дует теплый ветерок. Но эта музыка, словно психоделики, делает краски окружающего мира еще ярче и усиливает твое счастье настолько, что этот момент начинает казаться счастливее других счастливых моментов и становится самым важным счастливым моментом твоей жизни. Это твой первый транс, в который ты вошла благодаря музыке Композитора; ты перенеслась на нос «Титаника», раскинула руки и летишь в объятиях Леонардо Ди Каприо
Чуть позже, когда день близится к вечеру и толпа покупателей редеет, Евгений спрашивает, хочешь ли ты сыграть пару номеров на его скрипке. «Да!» восторженно отвечаешь ты, отряхиваешь крошки пончика с рук и берешь у него инструмент.
Попробуй «Сияние осени», говорит Евгений. Самое простое.
Раз плюнуть, киваешь ты и встряхиваешь плечами, как гимнастка перед прыжком на бревне.
Ты подносишь скрипку к подбородку и поворачиваешь ее к микрофону. Евгений включает плеер. Ты смотришь в ноты, но не видишь, где вступать. Ты не слышишь ритм, а следовательно, не можешь отсчитать нужное количество тактов и понять, когда начинать. В оркестре дирижер делает вдох, прежде чем опустить палочку, и весь оркестр вдыхает с ним и вступает одновременно, дыша синхронно, как организм с восьмьюдесятью легкими. Но здесь нет дирижера и нет явного ритма. Ты ждешь.
Евгений выключает плеер.
Не успела, недовольно говорит он.
Да, смущенно отвечаешь ты.
Он снова включает запись.
На этот раз ты вступаешь вовремя, но через несколько нот теряешь ритм. Колонки повернуты в другую сторону, музыку в записи почти не слышно. Тебя закручивает музыкальный водоворот, ты ударяешь смычком как попало и фальшивишь на каждом шагу. Тебе кажется, что Евгений вот-вот прервет эти жалкие потуги и вырвет скрипку из твоих неумелых рук.
Однако он лишь пожимает плечами и поворачивается к покупателям, вновь столпившимся у прилавка. Композиция заканчивается через три минуты, хотя тебе кажется, что прошло три часа. Ты поднимаешь глаза от бесполезных нот и видишь у столика с дисками несколько десятков человек все они смотрят на тебя и аплодируют, на их лицах написано не просто одобрение, а обожание, восторг, благоговение. Ведь каждый из них только что полетал на носу своего «Титаника». То, что ты не сыграла почти ни одной чистой ноты, никак не отразилось на продажах. И это тоже важный факт: молчание твоей скрипки способствует продажам музыкальных дисков.
Но в тот момент тебя это не особо беспокоит; напротив, ты чувствуешь облегчение. Если никто не услышит твою игру, тебя не уволят за посредственное исполнение. А ты нуждаешься в деньгах. Хотя главное даже не это. Ты отчаянно нуждаешься в том, что только что увидела в глазах этих людей, в том, сути чего пока не осознаёшь.
Спустя много лет точно такую же отчаянную мольбу ты заметишь в глазах других молодых исполнителей, особенно женщин. И поймешь, что ты нуждалась в уважении. Покупатели на ярмарке видели и уважали в тебе профессиональную скрипачку. Ни на одной из прежних работ официанткой, администратором, ассистенткой тебя не уважали. Ты была вежливой и бесправной. Терпела снисхождение и домогательства, успокаивая себя тем, что это временно, хотя в глубине души была убеждена: это постоянно, и тебе всю жизнь придется мириться с бесправием, ведь ты женщина, а этот статус, в отличие от рабочего, постоянный. Но игра на скрипке за деньги освобождала тебя от этих ассоциаций. В тот день в Нью-Гэмпшире ты ощутила свободу. Ты так отчаянно нуждалась в ней, что даже не стала задаваться вопросом, настоящая она или нет.
В зале будут люди, больные раком, говорит Композитор. Как обычно перед концертом, он произносит мотивационную речь. Он хочет, чтобы мы играли и улыбались: по его мнению, мы или вовсе не делаем этого, или начинаем улыбаться, а потом опять хмуримся. Единственное исключение Харриет с ее «самой лучезарной улыбкой в мире», о которой Композитор сообщает зрителям каждый вечер.
Мы должны выйти на сцену, улыбнуться и тронуть их сердца, продолжает он. Понятно? Тогда они нас не забудут. Помните об улыбке, ладно?
Если во время концерта Композитор замечает, что мы мало улыбаемся, после он устраивает нам разнос. «Задумайтесь, говорит он, сколько в зрительном зале людей больных, старых и немощных, страдающих от страшной боли!» Они приходят к нему, Композитору, чтобы он облегчил их муки. Его музыка помогает им расслабиться и настроиться на позитив. Но обретут ли они желаемое, если мы стоим на сцене угрюмые и несчастные? Мы пытаемся возразить: мол, не так-то легко улыбаться, прижимая челюстью скрипку, но его это не волнует. Он считает, что наши хмурые лица вполне способны убить кого-то из этих страдальцев.