Привет, Феникс, шепнула Анька.
Ой! Совсем спортил, все спортил! запричитал он. Нельзя, красавица, с земли есть идем я тебе нового насыплю!
Они пошли к бричке, Анька картинно хмурилась, сдерживая улыбку.
А я смотрю, ты прижился, прошептала.
А что делать? ответил он вполголоса. Выживаем потихоньку. Как здоровье?
Аналогично потихоньку выживаем. Ну, я пошла?
Как пошла? Куда пошла? А вина выпить? А баранина? Ты где остановилась? засуетился он.
Ну сам подумай, ухмыльнулась Аня, в санатории, разумеется.
На машине? Выезжай сегодня, а по дороге остановишься у меня. Я такое усиленное питание тебе устрою! Отдохнешь от своих подхалимов. Вина выпьем, наших вспомним.
Опять в Джанкое?
Нет, тут рядом есть поселок, он расплылся в улыбке: Бо-оря, у са-амого си-и-инего моря!
Анька приехала ближе к вечеру. Вайнштейн не обманул: отдельная комната уже ждала ее, ну и во дворе накрытый богатый стол.
Ты хочешь, чтоб ягненок умер второй раз! Сколько можно ехать! причитал он.
Ты хочешь, чтоб ягненок умер второй раз! Сколько можно ехать! причитал он.
И Аньке внезапно стало легко и весело. Посреди беспросветных бесконечных метаний, ночных кошмаров и регулярных приступов боли этот стол, гул моря за холмом, медовые запахи, перекрывавшие даже неистребимый дух керосиновой лампы на столе, все это было каким-то островком покоя, иногда вне времени. Борька начал сыпать забытыми смешными воспоминаниями, и она вдруг вернулась в то беззаботное бесконечное детское состояние, когда весь мир был огромным и дружелюбным, и все впереди казалось легким и осуществимым. А он все подливал вина и в подробностях рассказывал, как обнес с братом и корешами издательство «Одесского вестника»:
А-а-а! Я помню! кричала Анька. Помню! Конфеты! Вы весь двор накормили тогда сладостями!
Да уж, фраера малолетние гуляли!
И так продолжалось долго.
Наконец Анька поднялась:
Чудесный вечер, сказала, я спать.
Боря вдруг замялся.
Ань, у меня к тебе просьба, не откажи, помнишь, ты обещала, снова он масляно улыбнулся.
Она мгновенно вернулась в привычное бойцовское состояние:
Чего надо, Вайнштейн?
Да что ты напряглась! засмеялся он. Ну ты чего, Ханка! Тут другое! Ты можешь друзьям записку передать? Понимаешь, я телеграммой не могу
И что за информация, что телеграммой не могу? настороженно спросила Аня.
Папа выдохнул Борька и сглотнул. Аньке показалось, что у него появились слезы. Песах заканчивается, понимаешь? За папу надо молитву прочесть. Специальную, поминальную. И пожертвовать.
А тут чего не можешь? не поняла она.
Ну так только в синагоге ее читают. На праздничной службе. Ты видишь здесь рядом хоть одну? А сейчас же все запрещено. Да и я теперь официально татарин Он помолчал. Я напишу адрес, давай? Это очень богобоязненные люди. Они знают раввина, который тайно проводит службы. Ты просто передай записку и вот монетку золотую для ребе. Сможешь? Ты его даже не увидишь. Это обычные люди. Аня, Анечка, папа в земле, брата убили Это единственное, что я могу для них сделать
Боря, не сдерживаясь, заплакал. Анька вздрогнула она его понимала, они оба потеряли отцов и старших братьев
Вытерла слезы:
Давай записку, адрес напиши. Обещаю. Я сразу завезу, как до Одессы доберусь.
Спасибо! Борька обнял ее, сжал до хруста. Спасибо, Ханночка! справился с собой. Только умоляю: не гоняй больше по серпантину. И жду тебя в Крыму. Ты когда будешь в наших краях?
Да недели через две, усмехнулась Аня.
Обещай, что заглянешь, строго произнес Боря.
Не обещаю! засмеялась она.
Несмотря на сопротивление Ани, Вайнштейн уже грузил ей в машину корзины вяленые фрукты, солонина, козий просоленный сыр, бутылки вина, лепешки
Отстань, Боря, я не возьму! сопротивлялась она.
Да жри, чахоточная! смеялся он. Ты мне здоровенькая нужна. У меня больше никого нет! Понимаешь, никого, кроме тебя! Приезжай! Жду!..
Он как-то совсем по-детски радостно улыбался и долго махал ей вслед.
Его последние слова внезапно смутили и взбудоражили Аньку. Зачем вдруг она ему нужна? Как он неловко, по-мальчишечьи, пытался скрыть слезы по отцу?
Сзади благоухала корзина подарков
Анька развернула бумажку. «Прошу изкор за Шимона, Михаэля и Рахель. Мысленно с вами. Скорбящий Б.».
На обратной стороне адрес где-то на Костецкой.
Вот ведь перепуганный насмерть. Как же он живет, так скрываясь? размышляла Анька, но недолго. Все ее относительно свободное от проверок время занимало обдумывание грандиозного агитационного проекта агит-трамваев в стиле конструктивизма. С движущимися конструкциями на бортах и крышах, с громкоговорителем и очень эффектными кумачовыми полотнищами. Ах, был бы жив папа, он бы помог просчитал бы ее наброски, разработал конструктив, а так и попросить не у кого. Котька вообще руки из задницы, как его только на заводе держат? Петька ну мог бы, но совсем в себе откликается с третьего раза и то на Женькин голос, вечно в работе. Все сама, как обычно. Но главное это идея. Пролетарский трамвай!
Анька бредила конструктивизмом еще с середины двадцатых. Сама гениальная идея Густава Клуциса что искусство не отражает, не копирует, а создает новую реальность и воспитывает ее просто окрыляла. Теперь искусство служило производству, а производство народу. И Анька всем сердцем, рукой и кистью откликнулась на призыв «сознательно творить полезные вещи». Конструктивизм это про всех и для всех, и если менять своими конструкциями город, то можно изменить мысли и чувства горожан сделать их лучше, ярче, честнее, счастливее! Как же ей это нравилось! И несмотря на конъюнктурную хлебную должность, все свои вечера и короткие выходные между командировками она проводила в разработках собственной агит-машины, которая изменит хитрых, ленивых, вечно ноющих горожан. Это была ее мечта, отдушина, спасательный круг, цепляясь за который, она выбралась из инвалидности. И вот все было практически готово не хватало расчетов по расходу металла и надежности креплений. Она открыла окно и громко орала: «Взвейтесь кострами, синие ночи!» в предвкушении, как наконец-то перейдет от ненавистных разгонов санаторных горе-художников к настоящему большому искусству