— Сьюзен. Милая.
Ред делает к ней шаг, но только шаг. Не больше. Кому, как не ему, знать, что в таком настроении ее лучше не трогать. Она готова ощетиниться шипами ярости, словно иглами дикобраза.
— Знаю, Сьюзен, что бы я ни сказал, это ничего не изменит, но все равно позволь мне объяснить, что произошло. А произошло у нас сегодня очередное убийство. Связанное с предыдущими, которыми я занимаюсь. Так что с самого ленча я был по уши в этом деле.
Это, конечно, не совсем правда. Но всяко лучше, чем признаться: «Я медленно сходил с ума на Кольцевой линии».
— Ты вообще представляешь себе, Ред, вообще представляешь, что ты наделал?
— Сьюзен, я…
— Нет. Позволь мне закончить. Ты выскажешься потом, если считаешь, что тебе есть что сказать.
Она умолкает, подбирая слова, хотя, надо думать, до его прихода мысленно отрепетировала эту гневную речь не раз и не два.
— Итак, Ред, мы пытаемся что-то склеить. Ты задумываешь романтическую встречу, такую, будто мы только познакомились, а не пытаемся спасти наш долбаный брак. И посылаешь мне этот факс, действительно трогательный. У меня, во всяком случае, потеплело внутри, чего давненько не было. И вот я, воодушевленная этим посланием и исполненная решимости сделать сегодняшний вечер каким-то особенным, прихожу домой, чищу перышки, капаю духами сюда и сюда, — она указывает на запястье и шею, — и сижу жду здесь до восьми. Тебя нет, и я, решив, что ты, поскольку в последнее время весь в делах, приедешь прямо с работы, беру такси, чтобы не опоздать, и отправляюсь к Кенсингтон-парк. Где и сижу, как распоследняя дура, битый час. Три раза — три раза! — я набираю номер твоего мобильного, и каждый раз этот хренов автомат своим гнусным голосом сообщает мне, что «данный номер отключен». Через некоторое время все в ресторане, хотя и тайком, начинают коситься на меня, кто с насмешкой, кто с сочувствием. Наконец я не выдерживаю, встаю, отправляюсь домой и всю дорогу плачу, потому что одно дело, когда ты просто ведешь себя как свинья, а совсем другое — когда вроде бы обещаешь стать человеком, а отчебучиваешь еще худшее свинство. Кто ты после этого, как не последний мерзавец? На кой черт я вообще с тобой валандаюсь?
Она встает, проходит мимо него, выходит в коридор и поднимается по лестнице в спальню. Дверь Сьюзен не закрывает — помнит, что обещала дать ему возможность высказаться. Только вот желания делать это у него сейчас явно нет.
Ред идет на кухню и ставит чайник на плиту, чтобы вскипятить. Он кладет в чашку чайный пакетик, плюхает туда немного молока и зачерпывает ложкой сахар из сахарницы. Белый сахар, в темно-коричневых пятнышках от кофе. Ложка задевает о край чашки, и сахар рассыпается по всему кухонному столу. Чертыхнувшись, Ред правой рукой сметает сахар в левую ладонь.
«Я знаю друзей, семьи которых распались, — думает он, — но, кажется, до сих пор по-настоящему не понимал, каково это на самом деле. А теперь все эти крупицы, которые и составляют брак, проскальзывают у меня сквозь пальцы, словно сахарный песок, и чем упорнее я хватаюсь за них, стараясь вернуть каждую на место, тем быстрее они рассыпаются и разлетаются, оказываясь вне пределов досягаемости. Знаю я и людей, которые устраивают ссоры ради качественного секса после примирения. Такого рода секс и вправду хорош настолько, что, в известной степени, позволяет скомпенсировать то, чего недостает в супружеской жизни. И это позволяет сохранить семью, правда, лишь с помощью стимуляции подобного рода, да и то до определенных пределов. Все, что раздувается искусственно, неизбежно возвращается в прежнее положение или же с треском лопается».
Он наливает воду из закипевшего чайника, помешивает и тычет ложечкой в чайный пакетик, пока напиток не становится, по его мнению, достаточно темным.